Даже кляксу посадил с досады.
Староста… Толстая морда! Самого бы его на место этого парня-бобыля! "Бобыль, бобыль!"
Да, он прекрасно знает, что такое бобыль. Таких бобылей у него в полках - сотни. Честные люди; Прекрасные, исполнительные, храбрые солдаты.
Александр Васильевич вскочил. Шагнул было по палатке, но в ней не разойдешься: шагнешь - и уже очутишься в саду. Схватил со стола табакерку. Понюхал и сморщился прислушиваясь.
Чихнул.
"Дрянь табачок. Ах ты, Матвеич, Матвеич, простая душа! - покачал он головой.- Добрый человек, а любой торгаш вокруг пальца тебя обведет: вот всучили какую-то дрянь! - Матвеич прислал с Варютой табаку, и, как всегда, присылал ли он чаю или табаку, все плохо. А к чаю и табаку Александр Васильевич был неравнодушен.- Сам не нюхает, а ведь не посоветуется со знающим человеком. Верит торговцу".
Суворов сел и, взяв перо, написал:
От нюхательного табаку, тобой присланного, у меня голова болит. Через знатоков надобно впредь покупать, смотри исправно внутрь, а не на обертку, чтобы не была позолоченная ослиная голова.
Задумался.
Вот и Варюта такая же, как Матвеич: все на обертку только смотрит, и оттого все у нее - "позолоченная ослиная голова". Притащила с собою этого франта-племянника.
Суворов фыркнул от досады.
"Дура!"
Думал: Варюта крепкая, из нее выйдет добрая мать-командирша, солдатская жена, товарищ в походе, в лагере, ан вышло не так. Вышло такое, что лучше и не говорить.
В это время издалека послышалось тарахтенье колес - ехали подводы, которым Александр Васильевич велел еще до света отправиться из села назад, в Москву.
Сколько раз он говорил Варюте, чтобы она, приезжая к нему в армию, не тащила с собой весь этот курятник - целую кучу ненужных дворовых девок.
Прозоровские век жили на широкую ногу, привыкли без толку сорить деньгами направо и налево. У них в доме всегда толкалось без дела пропасть народу - горничные, лакеи, разные кофишенки, музыканты, казачки. Приехала и сюда с этим выводком.
Александр Васильевич сам ни одного часу не сидел без дела и не переносил безделья и лени ни в ком. Потому он решил оставить при Варюте и Наташеньке одну горничную Улю, данную за Варютой в приданое, а остальных, двенадцать рождественских девок, немедля, сегодня же отправить восвояси в Москву. И отправить спозаранку, пока Варюта спит, чтобы меньше было слез и крику.
Подводы подъезжали. Уже, заслышав их, Прохор пошел будить девок собираться в дорогу. Нужно было кончать письма.
Александр Васильевич перечел еще раз все, что написал.
Приписал:
Пиши, Матвеич, кратко, да подробно и ясно, да и без дальних комплиментов.
Подписался, присыпал письмо песком и стал складывать толстый лист.
Сверху надписал:
Государю моему, моему младшему адъютанту его благородию Степану Матвеевичу Кузнецову в доме моем близ церкви Вознесения у Никитских ворот.
Достал сургуч и печать. Запечатал. В палатке приятно запахло сургучом. Посмотрел на печать - как получилось. Хорошо: знамена, пушки, сабли - четки, ясны. И легко можно прочесть вытисненный на печати суворовский девиз: Virtute et veritate. (Добродетелью и справедливостью.).
? предыдущая | следующий раздел ? |
Страницы раздела: 1 2