– Все, поди, Наташенька рассказала - что любит, чего не любит.
Вернулся в спальню. Снял шинель и шляпу.
– Да, сиди, Петр Никифорович, я к тебе сейчас сяду. Вот, чтобы не измять, - вынул из кармана толстый пакет. - Царица спросила: не забыл ли кого наградить? Я и вспомнил - капитан Лосев. Довольно наказан за хвастовство. Виноват, мол, говорю, упустил одного капитана. Хороший, храбрый солдат. Давно пора бы наградить, да больно расхвастался, так я его попридержал…
– Вина, говорит, ваша, Александр Васильевич, невелика. Он наказан поделом. Садитесь и напишите сами ему достойную награду за доблесть и ожидание, а я подпишу. Читай, все ли я помянул. Читай, Петр Никифорович, вслух, каково звучит?
Ивашев развернул толстый лист. Прочел:
Его высокоблагородию Капитану Апшерон
ского мушкатерского полка Сергею Лосеву
За Мачин - майорский чин,
За Кобылку и Брест - Георгия крест,
За Прагу - золотую шпагу,
За долгое терпенье - сто душ в награждение.
Екатерина
– Будет доволен? - спросил Суворов.
– Еще бы, ваше сиятельство!
– Возьми отошли. Эй, Прошка, раздеваться! Из-за портьеры бесшумно появился придворный лакей, важный, точно министр. Суворов подбежал к нему:
– Что прикажете?
– Для услуг вашего сиятельства.
Суворов окинул его с ног до головы. В таких белых перчатках помогать стаскивать ботфорты?
– Милостивый государь, возвратитесь в свою комнату. А мне прошу прислать моего мальчика!
И, повернувшись, быстро подошел к камину. Сел на корточки, протянул к огню руки:
– Хорошо. Тепло. А на дворе, Петр Никифорович, морозина - градусов двадцать пять!
Послышались знакомые, не лакейские - осторожные, а твердые Прошкины шаги.
Дверь отворилась, и предстал главный камердинер Прошка.
Он был необычайно торжествен, выбрит и чист. Мундир застегнут на все пуговицы, ни один рукав не вымазан в известке, лицо лоснилось, точно его смазали салом.
Дворцовая обстановка - люстры, гобелены, золоченая мебель - не смущала Прошку. Стесняло одно - выпиравшая, рвавшаяся изнутри икота. Сдерживался, подавлял ее.
– Вот это - иной разговор! Вот это - солдат. А то напудренный маркиз в белых перчатках станет снимать с меня сапоги!
– Лакеев полон дворец, а надобно меня тревожить… А еще - "мальчик". Какой я "мальчик"? Я главный камардин! Мне сорок годов, - выпалил одним духом и потом уже, прикрыв рот рукой, икнул Прошка.
– Ну, насчет сорока годов ты это, брат, своей куме рассказывай, рассмеялся Суворов. - А гляди-ка, Петр Никифорович, как наш Прохор Иваныч в столице похорошел, а? - повернул он Прошку за рукав. - Красив, помилуй бог, красив!
Прошка не устоял против лести - усмехнулся.
– Давайте, - икнул он, - лучше мундер, чем глупости-то сказывать, подавил он благодушное настроение.
Он бережно снял мундир и повесил его. Суворов сел в кресло, подставил Прошке ногу. Прошка привычно стянул ботфорт.
– Ну, что жена-то, Катюша, здесь? Видал уж? - подмигнул Ивашеву Суворов.
Прошка ухмыльнулся:
– Здеся.
– Как она? Все такая же толстая?
– А что ей делается?…
– Угощал?
– Угощал.
– Пряников, сладкой водочки поднеси. От меня, слышишь?…
– Премного благодарен,- икнул Прошка.- Поднесу.
Он надел барину туфли.
– Принеси варенья и воды. А их высокоблагородие ужинали? - показал он на Ивашева.
– Я сыт, ваше сиятельство. Благодарствую! - поспешил ответить Ивашев.
– Ужинали.
– Тащи вишневого. Или крыжовника. А подполковнику стаканчик наливки. И ступай милуйся со своей Катенькой!…
–Скажете!…-в последний раз икнул Прошка и вышел.
Подав барину варенье и воду - всегдашний ужин Суворова - и стакан наливки подполковнику Ивашеву, Прошка вернулся в лакейскую. Он сидел в кругу придворных лакеев. Стол был обильно уставлен закусками и бутылками.
Катюша, толстощекая разбитная бабенка лет тридцати пяти, румяная от выпитого вина, от непривычной высокой компании, от восхищения своим муженьком, сидела в углу.
А тот, нимало не стесняясь ни такой необычной компании, ни возлияний, лил пули.
? предыдущая | следующая ? |