Александр Васильевич Суворов

«Готовься в войне к миру, а в мире к войне.»

Купить аккумулятор для ноутбука в Екатеринбурге можно во многих специализированных.. При его интенсивной эксплуатации первым выходит из строя аккумулятор. Тогда и возникает необходимость купить аккумулятор для ноутбука. Каталог товаров.
Мария Георгиевна Жукова

«ТВОЙ ЕСМЬ АЗ.» СУВОРОВ

(Фрагменты из книги «Твой есмь аз. Суворов», изданной в 2001 г. издательством Сретенского монастыря.)

М.Г.Жукова «Твой есмь аз. Суворов»Книга эта рассказывает о духовном облике великого русского полководца А. В. Суворова (1730-1800). Истинный христианин, скромнейший человек, "отец солдатам", он был назван "русским Архистратигом". Горячая вера в Бога помогала Суворову одерживать блестящие победы над врагами и крепко связывала полководца с его "чудо-богатырями". "Твой есмь аз", - этими словами заканчивает свой покаянный канон ко Господу Иисусу Христу А. В. Суворов. Составитель этой книги, Мария Георгиевна Жукова, дочь продолжателя суворовских традиций, великого русского полководца, маршала Г. К. Жукова.


Слава Господу, ибо Он есть источник всякой славы...
А. В. Суворов

Хотите ли меня знать ? Я вам себя раскрою: меня хвалили цари, любили воины, друзья мне удивлялись, ненавистники меня поносили, при дворе надо мною смеялись. Я бывал при дворе, но не придворным, а Эзопом, Лафонтеном: шуткамии звериным языком говорил правду. Подобно шуту Балакиреву, который был при Петре Первом и благодетельствовал России, кривлялся и корчился. Я пел петухом, пробуждая сонливых, угомонял буйных врагов Отечества. Если бы я был Цезарь, то старался бы иметь всю благородную гордость души его, но всегда чуждался бы его пороков...
А. В. Суворов

Господь дарует мне жизнь для блага государства.
Обязан и не замедлю явиться пред Его судилище и дать за то ответ...
А. В. Суворов (из письма дочери)

... Я ничтожный прах и в прах обращусь...
А. В. Суворов (из письма дочери)

Ему быть Ангелом...
Император Павел I

Материалы, принадлежащие к истории моих военных действий, столько тесно сплетены с историей моей жизни, что оригинальный человек и оригинальный воин должны быть между собою нераздельны, чтоб изображение того и другого сохраняло существенный свой вид. Почитая и любя нелицемерно Бога, а в Нем и братии моих, человеков, никогда не соблазняясь приманчивым пением сирен роскошной и беспечной жизни, обращался я всегда с драгоценнейшим на земле сокровищем - временем - бережливо и деятельно, в обширном поле и в тихом уединении, которое я везде себе доставлял. Намерения, с великим трудом обдуманные и еще с большим исполненные, с настойчивостью и часто с крайней скоростию и неупущением непостоянного времени. Все сие, образованное по свойственной мне форме, часто доставляло мне победу над своенравною фортуною. Вот, что я могу сказать про себя, оставляя современникам моим и потомству думать и говорить обо мне, что они думать и говорить пожелают. Жизнь столь открытая и известная, какова моя, никогда и никаким биографом искажена быть не может. Всегда найдутся неложные свидетели истины, а более всего я не требую и писать. Сей есть масштаб, по которому я желал бы быть известным.
А. В. Суворов

***

У каждого народа есть свои заветные имена, которые никогда не забываются. Чем дальше - тем ярче и светлее становится в памяти потомков нравственный облик народных героев, они, как звезды на небосклоне, освещают исторический путь нашего народа, являя собой образец жертвенного служения Богу, своему Отечеству и ближнему.

Александр Васильевич Суворов... Что мы знаем о нем? Чем он дорог нам, отстоящим от него на две сотни лет? Как объяснить тайну того благоговения, той горячей любви, которую испытывали к Суворову солдаты? Дай Бог, чтобы эта безмерная, поистине святая любовь озарила и нас, прикасающихся к его бессмертному образу.

Величайший полководец восемнадцатого столетия, христианин, отец солдатам и скромнейший человек, завещавший, как говорят, написать на своей надгробной плите слова "здесь лежит Суворов". Просто "Суворов", и этим все сказано... Так написать завещал человек, имевший титулы: Рымникский, светлейший князь Италийский, граф Российской и Римской империи, генералиссимус российских морских и сухопутных войск, фельдмаршал австрийских и сардинских войск, Сардинского королевства гранд и принц. Награжденный за выдающиеся боевые заслуги высшими российскими и зарубежными орденами: святого апостола Андрея Первозванного, св. Георгия I степени, св. Владимира I степени, св. Александра Невского, св. Анны I степени, св. Иоанна Иерусалимского, австрийским Марии Терезии I класса, прусскими - Черного Орла, Красного Орла и "За достоинство", сардинскими - Благовещения и свв. Маврикия и Лазаря, баварскими - св. Губерта и Золотого Льва, французским - Кармельской Богородицы и св. Лазаря, польскими - Белого Орла и св. Станислава.

В день празднования 100-летия со дня кончины Александр Васильевич Суворов был назван "русским Архистратигом". Как святой Архистратиг Михаил - вождь воинства Небесного, так и Суворов - вождь воинства земного, всегда ставящий на первое место веру в Бога, которая крепко связывала его с "витязями-офицерами" и "чудо-богатырями", солдатами и помогала одерживать блестящие победы над врагами.

***

Александр Васильевич Суворов родился 13 ноября 1730 года и был сыном русского дворянина.

Суворов на всю жизнь сохранил в своем сердце любовь к отцу. Известно, что он во всех военных походах не расставался с отцовским плащом. Мать Александра Васильевича - Авдотья Федосеевна ( урожденная Манукова) - известна мало. И отец, и мать Суворова отличались глубокой верой и благочестием.

Мальчиком Суворов был хил и слаб, не отличался крепким здоровьем. Отец не помышлял о военной службе для сына. Но еще ребенком Суворов любил читать книги о давних воинах, любил рассказы о сражениях, военную науку. Эту склонность мальчика заметил друг семьи, старый генерал Ганнибал, принимавший участие еще в походах Петра Первого. Он посоветовал отдать Александра на военную службу. Пятнадцатилетним юношей Суворов поступает рядовым в Семеновский полк и добросовестно тянет солдатскую лямку.

Находясь в полку, Суворов посещал кадетский корпус. Корпусными уроками он не ограничивался и занимался усиленно дома. Получая от отца какую-то сумму денег на свое содержание, конечно небольшую, Суворов экономил и накопленные таким образом деньги тратил на книги.

Поступив в полк, он тотчас же сделался настоящим солдатом. Учился с увлечением, знакомился с военными науками во всех подробностях. Он изучил воинские уставы, постановления, бывал постоянно на строевых учениях и ходил в караул, сам чистил ружье, называя его своей женой, причем ничего не делал наполовину или кое-как, всякую обязанность или служебное требование исполнял с величайшей точностью. Суворов был образцом для всех. Он закаливал свое тело, укреплял здоровье, и, будучи с виду тщедушным и хилым, лучше других переносил усталость, голод, ненастье и всякие лишения.

Почти никаких подробностей о его службе в нижнем звании до нас не дошло, кроме одного случая, который он сам впоследствии рассказывал. Из числа военных занятий мирного времени караульная служба наиболее важна и исполняется почти без изменений и в военное время. Поэтому строгое исполнение всех требований караульной службы есть непременное условие солдатского воспитания и образования. Именно в этом солдату-Суворову и пришлось однажды выдержать испытание. Будучи в Петергофе в карауле, он стоял на часах у Монплезира. Императрица Елизавета Петровна проходила мимо, Суворов отдал ей честь. Государыня обратила на него внимание и спросила, как его зовут. Узнав, что он сын Василия Ивановича Суворова, хорошо известного ей, она достала серебряный рубль и хотела дать молодому Суворову Он отказался взять, объяснив, что караульный устав запрещает часовому брать деньги. "Молодец, - сказала Государыня, - знаешь службу. Как сменишься, так возьми". Рубль этот Суворов хранил всю жизнь.

Солдатская наука далась Суворову легко. Девять лет служил он в Семеновском полку в солдатском звании. Эти годы не прошли для него напрасно. Он полюбил солдат, а солдаты полюбили его. Он научился говорить их языком, и в дальнейшем мог просто и ясно объяснить военные премудрости самому непонятливому солдату. Он последовательно производился в капралы, подпрапорщики, сержанты и в 1754 году был произведен в офицеры. Став офицером и поступив в Ингерманланский пехотный полк поручиком, он старался и дальше не оставлять военные науки.

Суворов не хотел быть только ремесленником военного дела, хотя и ставил его выше всякого другого. Из предметов общего образования, история и литература стояли для него на первом месте. Литературные знаменитости последнего времени были ему хорошо известны, и он любил их цитировать при удобном случае. Он не только много читал, но и пробовал сам писать.

Суворову долго не удавалось попасть на войну. Наконец, в 1759 году он был назначен дежурным при генерале Фермере, который командовал русскими войсками, сражавшимися против пруссаков. Здесь Суворов не раз получал в командование конные полки. Он смело подступал к неприятелю, узнавал, где и сколько пруссаков находится, и нападал на них. Он участвовал во всех набегах наших войск, а в 1760 году участвовал в походе на Берлин, столицу Пруссии, которая была занята нашими войсками. Три года провел Александр Васильевич на войне. Начальство его узнало и полюбило, ему стали давать серьезные поручения, и Суворов всегда лихо исполнял их. Но на войне он убедился, что солдат требуется обучать для войны иначе, не так, как они были обучены.

В 1763 году тридцатитрехлетний Суворов, уже полковник, получает в командование сначала Астраханский, а затем Суздальский пехотный полк. Полк стоял недалеко от Петербурга, в Новой Ладоге. Солдаты тогда служили в полку всю жизнь. Молодыми рекрутами поступали они на военную службу, а уходили седыми стариками. При полку было много солдатских и дворянских детей, которые ничему не обучались. Суворов живо принялся воспитывать свой полк. Он выстроил здание для школы и открыл две школы - для дворянских и солдатских детей, разделил на классы и сам сделался в них преподавателем. Он учил начальным правилам арифметики и написал учебник. Быть может, он учил и Закону Божию, так как составил молитвенник и краткий катехизис.

В 1764 году, будучи командиром Суздальского пехотного полка, А. В. Суворов основал и построил в Новой Ладоге деревянную церковь во имя святых апостолов Петра и Павла, которая называлась с тех пор Суворовской. В девятнадцатом веке она была перестроена и стала называться Георгиевской. В ноябре 1768 года Суздальский полк выступил из Новой Ладоги (места своего постоянного квартирования) в Смоленск, так как в связи с объявлением Турцией войны России русское правительство усиливало войска на западных границах и в Польше. 19 декабря 1768 года Суворов пишет письмо соборному протоиерею Антонию:

"Честный протоиерей о. Антоний! В оставшейся в Ладоге полку Суздальского полковой церкви Петра и Павла, прошу Вашего благословения, доколе полк назад не возвратится в Ладогу, чтобы производима была ежедневная служба, за что полк Вашему благословению или кто ту службу отправлять будет от усердия посылает в год по двадцати рублев, которые изволите получать от оставшегося в Ладоге при двуротной команде, члена квартирмейстера Ефимова или кто тут будет при команде членом. Вашего благословения покорный слуга Александр Суворов".

Георгиевская(Суворовская) церковь в Новой Ладоге
Георгиевская(Суворовская) церковь в Новой Ладоге

Предание говорит, что Суворов сам лично носил вместе с солдатами бревна для сооружения этой церкви. Особо примечательно, что он собственноручно вырезал для нее деревянный крест.

Суворов ненавидел праздность и постоянный труд солдат считал непременным условием для достижения высших требований службы. Он старался приложить солдатские руки к постройке и церкви, и конюшни, и школы, и к разведению сада на бесплодной песчаной почве.

Пройти суворовскую школу было нелегко. В особенности тяжело приходилось новичкам, но Суворов умел достигать своего, и молодые солдаты скоро привыкли к его требованиям. "Они ропщут на меня - вздор! Слюбится! - говорил он, когда до него доходили слухи о недовольстве солдат. - Детей купают в холодной воде, они плачут, а зато бывают потом здоровы!"

Будучи требователен к солдатам, Суворов, однако не был мелочен и придирчив в своих требованиях. Никогда не подвергал он суду, если видел в подчиненных раскаяние, и нередко даже платил от себя деньги, растраченные или потерянные по неосторожности его подчиненными.

Обучать солдат он приказывал толково, сам постоянно бывал на учениях и повторял: "Первое - храбрость". Больше всего он заботился, чтобы у каждого солдата была "своя голова на плечах", и он мог все делать с пониманием.

На учениях он командовал: "Скорей, чудо-богатыри!" и они с веселой солдатской песней маршировали бойко. Суворов приказывает свернуть с дороги, солдаты идут по пашне, потом он приказывает идти через болото, но вот впереди река. Суворов сам первый входит в воду, а за ним идут его суздальцы, высоко поднимая ружья над головами. Промокли, надо согреться. Тут Суворов командует: "Бегом, вон видите крепостные стены, на приступ! Ура!" Сам показывает, как взбираться на неприступные стены, помогая друг другу. Пройдут солдаты задень верст шестьдесят, остановятся на ночлег, заснут. Вдруг гремит барабан, поднимается тревога, и Суворов командует отправляться в обратный путь. Солдаты устают, зато понимают, как бывает на войне.

Воспитание и обучение солдат было неотъемлемо оттого, что Суворов поставил во главе своей системы - развития религиозного и нравственного чувства у солдата. В 1771 году он писал: "...сих мужиков в солдатском платье учили у меня неким молитвам. Так догадывались и познавали они, что во всех делах Бог с ними и устремлялись к честности". Еще Александр Васильевич говорил: "Без честолюбия, послушания и благонравия нет исправного солдата". (Честолюбие, в его интерпретации, это рвение к наилучшему исполнению службы).

Примечательно, что слова "отступление", "отход" были запрещены Суворовым к употреблению. Он говорил: "Русак не рак, задом ходить не умеет".

Александр Васильевич всегда был среди своих солдат. Если кто войдет к нему на квартиру, то увидит: на полу насыпано сено, на сене подушки и солдатская шинель - такая постель у Суворова. Ел он то же, что и солдаты. Вставал до зари и весь день занимался, обучал солдат, писал наставления.

Один из офицеров-сослуживцев Суворова вспоминал: "Этот полковник таков, что как взглянет на человека с солдатским сердцем, то и покорит навек. Он и говорит, и ходит, и смотрит, и ест, и пьет, и спит не так, как другие люди. Последняя рубаха, последний кусок пополам с нами! Ему ничего не надобно, говорит он, был бы солдат доволен".

Прусский король Фридрих Великий говорил: "Русского солдата мало убить, его нужно еще и повалить!", сознавая, что никакой муштрой, палочной дисциплиной нельзя добиться от солдат-наемников той стойкости и самоотверженности в бою, какие были у русских солдат.

Вскоре Суворов был назначен со своим полком в поход против поляков. Везде и всюду он был впереди своих солдат, не раз подвергал свою жизнь опасностям. Однажды осенью на железной лодке, называемой понтоном, переправлялся он через Вислу Погода была холодная, дул сильный ветер. Суворов по неосторожности упал с понтона, его удалось вытащить из воды, но карабкаясь на понтон, он сильно ударился грудью о борт и лишился чувств, кровь пошла у него горлом. Несколько месяцев Суворов хворал, но дела своего не покидал и с весны опять носился со своим отрядом, разбивая отряды польских мятежников. Один раз за 17 суток прошел он со своим отрядом 700 верст, причем двух суток не проходило без боя. Все восхищались его быстротой, но Суворов скромно отвечал: "Это еще что, римляне двигались шибче, прочтите Цезаря!"

Два с лишним года провел Суворов в Польше. Но эта война не удовлетворяла, ему хотелось воевать с хорошо обученными и стойкими войсками. Он мечтал сразиться с турками, которые в это время воевали с Россией. Турки были весьма искусны в защите крепостей, и брать их крепости было сложно. Суворов просился на эту войну, и желание его было исполнено. В мае 1773 года он был назначен в дивизию генерал-поручика графа Салтыкова, получил от него в командование отряд силою 2300 человек.

Силы турок были громадны, русские же войска, бывшие под командованием Румянцева, были немногочисленны и никак не могли переправиться через Дунай. Румянцев решил начать войну рядом мелких нападений на турок и приказал Суворову взять небольшую крепость Туртукай, лежавшую на турецкой стороне.

Суворов, тогда уже генерал-майор, прибыв к войскам, бывшим близ Туртукая, убедился, что их слишком мало. Он стал настойчиво просить подкреплений, но ему их не давали. Тогда он решился атаковать Туртукай с тем, что у него было.

Он сам выехал в передовые войска и осматривал, как лучше повести атаку на крепость. Уставший в этой разведке, он поздней ночью завернулся в шинель и, привязав лошадь рядом, заснул на холме, вблизи от турок. Его разбудил конский топот. Светало. Вдали виднелись дома и мечети Туртукая. На Суворова неслись с поднятыми над головой саблями турецкие наездники. Он едва успел вскочить на лошадь и ускакать от турок.

День, который Суворов провел возле турецкого города, не пропал даром. Он узнал, что турок в лагере было до 4 тысяч, и слабый русский отряд не может взять Туртукая. Но взять было нужно. Целый день Суворов беспокоится о том, что у него мало войск, что пехоты не хватает. Он спешивает часть кавалеристов и учит их сражаться по-пехотному. Штурм города он решает провести ночью. Как только стемнело, он высадил 600 человек бывшей у него пехоты на лодки и поплыл через Дунай. Турки заметили движение русских и открыли по ним огонь. Суворов разделил свои войска на три части и ударил сам с передней на турецкую батарею. Возле него разорвалась граната и осколком ударило в бок, но он не покинул своего места. Он ехал впереди всех и ободрял солдат. Слыша голос своего любимого генерала, солдаты оказывали чудеса храбрости. И Туртукай был взят! Сам Суворов был поражен этой удачей. "Слава Богу, слава Вам, Туртукай взят, и мы там", - писал он в донесении командующему войсками Румянцеву.

Ему недешево далась победа. Болел раненый бок, к этому присоединилась лихорадка. Он уехал в ближайший город лечиться, но, узнав, что начинаются опять дела и он нужен для новых атак, вернулся к войскам. Ездить верхом Александр Васильевич не мог. Два солдата водили его под руки в бой, приказания он отдавал тихим голосом офицеру, и тот командовал. Но силен был дух в нем! В конце боя Суворов уже сидел на лошади и направлял войска, куда нужно. Где был Суворов, там была победа! Слава его начинала расти...

В это время в Заволжском крае появился донской казак Емельян Пугачев. Он называл себя мнимоумершим Императором Петром Третьим. К нему стали присоединяться злоумышленники, и в скором времени по всему Заволжью поднялся мятеж. Разбойники нападали на помещичьи усадьбы, жгли их, вешали хозяев, а крестьян, которые не соглашались идти с ними разбойничать, заковывали в цепи. Мятеж дошел до такой степени, что нужно было посылать войска. Войска эти должны были двигаться быстро, чтобы настичь мятежников и поймать самого Пугачева. Вот тут-то и вспомнили про Александра Васильевича.

Суворов быстро собрался в путь и помчался на Волгу Пугачев ушел за Волгу Но это не остановило Суворова. С небольшим отрядом он переправился в киргизские степи и без дорог бросился в погоню за Пугачевым. У его солдат не было хлеба - Суворов приказал убить быков, посолить и засушить их мясо на огне, и заменять им хлеб. Он шел днем и ночью. Шел без дорог. Но как ни торопился Суворов, нагнать Пугачева ему не удалось. Он был в пятидесяти верстах от ночлега разбойников, когда узнал, что товарищи Пугачева изменили ему и, связав, выдали полковнику Симонову. Суворов нашел его в цепях. Он приказал сделать громадную клетку и в ней на крестьянской подводе повез Пугачева. Но разбойник очень волновался в клетке, тогда пришлось посадить его на телегу и, связанного по рукам и ногам, везти в ней. Суворов находился неотлучно при разбойнике, так как в крае были у Пугачева товарищи, и они могли освободить его...

Неутомимость Суворова была выше сил человеческих. Всюду, где нужны были решительность и быстрота, вызывали его. Его посылали усмирять башкир, волновавшихся на юге, ему давали все трудные поручения, связанные с большими передвижениями.

Южный край был умиротворен, и Суворову нечего было делать там, а без дела он скучал и просил, чтобы ему опять дали солдат в командование.

Звезда ордена св. Владимира, полученного А.В.Суворовым в 1783г.
Звезда ордена св. Владимира, полученного А.В.Суворовым в 1783г.

В 1786 году он получил в командование войска, расположенные в Кременчуге. Он опять сошелся с солдатами, которых любил больше всего, и опять стал готовить их для войны. Он заботился и об одежде, и о выучке солдат, и дивизия его представилась Императрице в образцовом порядке. Обратила она внимание и на седого, небольшого роста генерала, который ею командовал.

Суворов был уже человеком известным. Обращал внимание на себя не только своей военной репутацией, но и личными особенностями, в первую очередь странностями и причудами. На него начинали смотреть, как на какую-то загадку.

Находясь с Потемкиным в Киеве, он случайно встретился с французским полковником Ламетом. Видя незнакомое лицо иностранца, Суворов подошел к нему и спросил отрывисто: "Откуда вы родом?" "Француз", - ответил Ламет, несколько изумленный неожиданным вопросом. "Ваше звание?" - продолжал Суворов. "Военный". - "Чин?" - "Полковник". - "Имя?" - "Александр Ламет". "Хорошо!" - сказал Суворов, кивнул головой и повернулся, чтобы идти. Ламета покоробило от такой бесцеремонности, он загородил Суворову дорогу и, глядя на него в упор, стал задавать в свою очередь таким же тоном вопросы. - "Вы откуда родом?" "Русский", - отвечал нисколько не сконфуженный Суворов. - "Ваше звание?" - "Военный". - "Чин?" - "Генерал". - "Имя?" - "Суворов". "Хорошо!" - заключил Ламет. Оба расхохотались и расстались приятельски.

В Кременчуге после смотра Суворов сделал "выходку" другого рода и еще более причудливую, причем в присутствии большого и избранного общества. Государыня Екатерина Вторая, всегда щедрая, отличалась особенной благосклонностью к заслужившим ее внимание. Раздавая награды в Кременчуге, окруженная огромной свитой, она обратилась к Суворову с вопросом, чем она может выразить ему свою благодарность. Живой, подвижный как ртуть Суворов, кланяясь, отвечал, что задолжал за квартиру несколько рублей и просит заплатить.

Суворов не любил роскоши и комфорта. Вставал он с зарей, несмотря ни на какую погоду и стужу, обливался холодной водой, порой катался кувырком по росистой траве или выделывал отчаянные прыжки и разные гимнастические упражнения. Обедал он около 8 часов утра, обед подавался скромный, в походе порой прескверный. Одеваться он привык в куртку грубого солдатского сукна. В жаркое время в походе или в бою он бывал обыкновенно в рубашке, к которой иногда пришпиливал некоторые из своих орденов. Большую тяжелую саблю возил за ним казак, даже в бою. Суворов обычно держал в руках нагайку. Брал как правило казачью лошадь. Ложился спать рано, часть ночи посвящал молитвам и пению, преимущественно церковному. За ним утвердилась в армии репутация чудака. К числу его странностей относили, между прочим, его ненависть к "немогузнайству" и беспощадное преследование этого порока во всех видах.

Однажды в Молдавии, за обедом, произошла у него горячая схватка с военным инженером де Воланом, человеком весьма образованным. Де Волан не хотел отвечать положительно и категорически на вопросы о вещах, ему неизвестных. Суворов возражал против "не знаю". Спор дошел до того, что де Волан выскочил из-за стола, выпрыгнул в окно и побежал к себе. Суворов пустился вслед за ним, догнал, примирился с ним, и они вдвоем возвратились к столу...

...Турки не исполняли договоров, заключенных после первой войны, той самой, в которой Суворов отличился взятием Туртукая. Были турки недовольны и тем, что русские заняли Крым и приблизились к Черному морю. К тому же, они знали, что русские к войне не готовы и им казалось, что теперь победа будет на их стороне. У турок были хорошие мачтовые корабли, на которых они могли подплыть к русской земле. Мы же почти не имели здесь кораблей. На самом берегу, на длинной косе у устья Днепра лежала крепость Кинбурн. Она близко подходила к важной турецкой крепости Очакову, и туркам очень хотелось овладеть Кинбурном.

Войсками, расположенными в Кинбурне, командовал Суворов. Ему некогда было их обучать, он все время был занят постройкой укреплений, подвозил пушки, устраивал валы, из-за которых было бы удобно обстреливать турок.

Осенью 1787 года турки подошли на многих больших кораблях к Кинбурну и стали его обстреливать. Русские корабли были небольшие и потому не могли помешать туркам приблизиться к нашей крепости.

1 октября (по старому стилю) на заре турки усилили свой огонь с кораблей и начали подходить к Кинбурнской косе с двух сторон. Суворов, по случаю праздника Покрова Пресвятой Богородицы, вместе со своими офицерами находился в церкви. Между тем турки начали высаживаться с кораблей на косу и собираться верстах в двенадцати от крепости. Оттуда прискакал казак и доложил адъютанту Суворова, что турки показались на берегу. В страшной тревоге адъютант пошел к Суворову и сказал ему об этом.

"Не стрелять ни из пушек, ни из ружей, и ничем не препятствовать высадке турок", - сказал Суворов и продолжал молиться. Но не прошло и часа, обедня приближалась к моменту выноса Святых Даров, как Суворову снова доложили, что турок собралось громадная сила, и что в море они вбили сваи, за которыми могут укрыться совсем.

"Их уже много повылезло", - шепотом доложил Суворову адъютант.

"Ничего, пускай все вылезут", - отвечал Суворов и достоял обедню до конца.

Солдаты, которые раньше волновались, видя собиравшихся турок, начали успокаиваться. "Видно нестрашно, коли он не волнуется", - думали они. В рядах говорили: "Чего бояться! Слышь, сказывал, пускай все повылезут, а там мы им знатно всыплем!" И каждый солдат получал уверенность, что хотя турок и много, но с Суворовым они их побьют. В солдатской среде укрепилась уверенность, что Суворов "знал Божью планиду и по ней всегда поступал"...

Между тем к полудню турки (Суворов их называл "варвары" или "неверные") все "повылезли". На глазах у русских они по своему обряду помолились, сделали омовение и пошли к крепости. В суровом молчании, выстроенные в две линии, стояли русские солдаты, ожидая сигнала для боя. Турки подходили ближе и ближе. Уже можно было рассмотреть их свирепые лица, видны были чалмы офицеров, блестящие ружья и сабли. Они были в 200 шагах от крепости. Тогда, в 3 часа дня, по приказу Суворова, был дан знак, залп из всех орудий крепости, и пошла стрельба из ружей. Вместе с тем казаки налетели на турецкие передовые части и всех покололи пиками, за ними со штыками наперевес бежал Орловский полк. Он насел на турок, выбил их из окопов и погнал в узкое место косы. За орловцами двинулась и вторая линия. Но турок было много. Так много, что вскоре от Орловского полка почти ничего не осталось, а вторая линия наша дрогнула и побежала. Не побежал только Суворов и остался один перед турками. Он был в передних рядах, пешком и сильно устал.

Тут он увидал двух турок, которые спорили из-за лошади. Зная, что у турок лошадей не было, он принял их за своих солдат и крикнул им: "Эй вы, ребятушки, дайте Суворову лошадь!"

Турки, услыхав оклик на русском языке, кинулись на Суворова. К счастью, голос Суворова был услышан мушкетером Ярославского полка Новиковым, он побежал на выручку, одного турка заколол, другого застрелил, бросился один на 30 человек. Все, испугавшись такой скорой расправы, обратились в бегство.

Между тем это заметили отступавшие наши гренадеры. Кто-то из них крикнул: "Братцы, генерал остался впереди!" и гренадеры снова бросились на турок. Но турки, как разъяренные тигры, кидались на русских. Суворов был ранен картечью в бок, пониже сердца и лишился чувств. По его выражению "был от смерти на полногтя". И лежа на песке в полузабытьи, он видел, как русские солдаты убегали от турок, и бой снова грозил окончится удачей для неприятеля.

Рана мучила Суворова, сил не было подняться и больно было видеть, как турецкая сила одолевает наших. Но Бог дал ему крепость - он не сомневался в победе. Отовсюду, откуда только можно было собрать солдат, он достал свежие полки, пришла конная батарея, и русские солдаты в третий раз бросились на турок. Обе стороны ожесточились. Турок загнали в узкое место, и тут наша артиллерия громила их выстрелами. У некоторых солдат уже не было патронов, и они работали штыками. Турки бросились в море и скрывались в воде за бревнами. Наступила страшная ночь. Кинбурн был спасен. Суворов был вторично ранен в конце боя. Он был поражен храбростью турок. "Какие молодцы, я с такими еще не дрался!" - писал он главнокомандующему нашими войсками Потемкину.

Победа была очень важная. В память победы в Кинбурне Суворовым была построена церковь Покрова Пресвятой Богородицы. Очевидно, этим полководец выражал свою веру в то, что победа была дарована самой Царицей Небесной.

...Осенью 1789 года Суворов должен был действовать вместе с австрийскими войсками. Австрийскими войсками командовал принц Кобург. Австрийцы любили действовать медленно. Суворов этого не любил. Он был русский человек - храбрый, решительный. После победы под Фокшанами, Кобург с большим уважением стал относится к Суворову, хотя и был старше его чином.

В сентябре русское войско подошло к реке Серету, и узнали, что главнокомандующий турецкой армией, великий визирь, со всеми своими силами стоит у Рымника. Суворов решил атаковать его и разбить. Австрийцы были далеко, нужно было с ними скорее соединиться. Темной ночью под проливным дождем пошел Суворов со своими солдатами. Погода становилась все хуже и хуже. Пройдя 25 верст и подойдя к тому месту, где должен был быть наведен австрийцами мост, Суворов обнаружил, что моста не было. Он был наведен в 15 верстах дальше. Дождь лил как из ведра. Дорога обратилась в болото, река вздулась и шумела. Наконец, подошли к мосту. Часть войск переправилась на другой берег, как вдруг мост был снесен потоком. С большим трудом его починили и пошли дальше. На следующий день при хорошей погоде солдаты прошли 20 верст и стали на отдых. Солдатам было тяжело, но Суворову было тяжелее, больше усталости говорило в нем чувство, что отдыхать нельзя, что нужно торопиться. Рано утром 10 сентября наши войска подошли к австрийским, которые были измучены ожиданием в виду турецких войск. Суворов стал убеждать Кобурга атаковать турок немедленно. Кобург говорил, что атаковать нельзя, так как турок в четыре раза больше. Суворов настаивал, что надо атаковать немедленно, так как турки не ждут атаки и не знают, что союзники так близко. Он сказал: "Их не столько, чтобы заслонить солнце!" Кобург повторял: "Я не рискую". Тогда Суворов рассердился и сказал, что атакует турок один. Только тогда Кобург согласился.

Безлунной ночью войска тронулись к турецкому лагерю. Прошли 14 верст, никем не замеченные, перешли вброд реку Рымну и стали подходить к турецкому лагерю. Турки ждали нападения, но не думали, что Суворов мог так быстро соединиться с австрийцами. Только увидев русских, они подняли пальбу из пушек, турецкая конница, сверкая кривыми саблями и ятаганами, понеслась на русскую пехоту. В передних линиях произошло замешательство, но сюда уже спешил Суворов. Увидев его, солдаты восстановили порядок и стали стрелять, как он учил, "редко, да метко", а когда всадники наскакивали на пехоту, то их дружно принимали на штыки.

Отбив турецкую конницу, русские и австрийские войска подались к самому турецкому лагерю. В промежутки между пехотными колоннами проскочила полным ходом русская конница. Казаки, солдаты с криками "ура" помчались на лошадях на турецкие укрепления. Лошади легко перескакивали через рвы, впрыгивали на валы, за конницей бежали солдаты. Суворов был впереди. Началась страшная резня. Турки не выдержали и побежали.

Наступила ночь. Все поле было покрыто убитыми и ранеными. Победа была необычайная. Визирь, который еще год назад разбил наголову австрийцев и считался непобедимым, бросил свою армию, вышел в отставку и вскоре умер.

Звезда ордена св.Георгия 1-й степени, принадлежавшая А.В.Суворову
Звезда ордена св.Георгия 1-й степени, принадлежавшая А.В.Суворову

Суворов за эту победу был награжден титулом Рымникский, получил орден святого Георгия 1 класса, бриллиантовый эполет и украшенную бриллиантами шпагу. Слава его после рымникской победы была громадна, она разнеслась далеко за пределы России. Маленький отряд русских войск дал самой большой турецкой армии сражение и разбил ее наголову. Не взятой у турок оставалась одна крепость Измаил...

...Современный Суворову историк Антинг, написавший о нем книгу, жил с Александром Васильевичем несколько месяцев в Херсоне и собрал материал о его жизни и деятельности. Антинг писал: "Юлий Цезарь и Карл XII были в детстве предметом его удивления... Он знал впоследствии языки французский, немецкий, турецкий, польский, молдаванский и итальянский. Несмотря на раны, имеет бодрый вид и моложав. По суровости жизни, болезни ему неизвестны. Телосложения крепкого. Внутренних лекарств никогда не принимает". Это описание относится к 1793 году, когда Суворов по окончании турецкой войны жил в Херсоне и укреплял там границу от турок. Написано это за семь лет до его смерти. "Главнейшее его упражнение состоит в военном искусстве. С солдатами на учении делает невероятные переходы, иногда до 70 верст в сутки. Но все солдаты его любят и с ним чувствуют себя непобедимыми.

В свободное время заставляет себя что-нибудь читать. Журналы и ведомости занимают его много. К большим собраниям имеет мало склонности. Но, попав туда случайно, бывает весел.

От отца получил он знатное имение, приумноженное ныне монаршими щедротами. Прежде отказывался от жалованных деревень и денег, но ныне принимает оныя единственно для своих детей. Уже около 20 лет, как не смотрится в зеркало, не носит при себе часов и денег. По характеру известен как человек честный, ласковый, учтивый, твердый в предприятиях, сохраняющий свои обещания даже и против самого неприятеля. Сего героя ничем подкупить не можно. Всячески старается умерять свою вспыльчивость. Пылкость его и быстрота столь велики, что подчиненные ничего не могут так скоро сделать, как бы ему желалось. Любовь к Отечеству и ревность сражаться за его славу служат сильнейшими побуждениями неутомимой его деятельности, и он жертвует оному всеми прочими чувствами, не щадя ни своего здоровья, ни жизни".

...Образ жизни Суворова в Херсоне показывает в нем человека веселого и общительного. Он праздновал все торжественные дни, обходя лишь свои собственные именины и день рождения. На маслянице катался с гор и давал у себя званные вечера с танцами, где и сам танцевал. На Пасху шел в церковь с толпою офицеров и из церкви возвращался вместе с ними домой разговляться, для того же приезжали к нему высшие чиновники города и почетные жители. Часов около десяти утра Суворов выходил со своими гостями на площадь качаться на качелях.

Когда наступала зима, и подходили Святки, у Суворова затевались вечеринки с танцами, святочными играми, в которых он принимал живое участие.

Вот некоторые особенности повседневной жизни Суворова, записанные со слов одного из его служителей. Вставал Суворов очень рано, камердинеру Прохору приказано было тащить его за ногу, если поленится вставать. После этого он бегал по комнатам или по саду в нижнем белье и сапогах, заучивая по тетради финские, турецкие и татарские слова и фразы, затем обливался холодной водой и пил чай, продолжая твердить урок. После чая следовало духовное пение по нотам, потом Суворов отправлялся по делам службы и, возвратившись домой, принимался за чтение. В Великий пост в его комнатах почти ежедневно отправлялась церковная служба, при этом Суворов прислуживал дьячком. В церкви на Пасху христосовался со всеми и раздавал красные яйца. Спал на сене, прикрываясь простыней, а когда холодно, то плащем, не носил фуфаек, перчаток. В комнатах своих любил жар, почти банный. Любил животных и ласкал их, но дома не держал, иногда при встрече с собакой лаял на нее, с кошкой - мяукал.

...Во время Третьей Польской войны Суворов часто объезжал войска, иногда подъезжал к тому или другому полку, ехал шагом, беседуя с солдатами и офицерами, узнавал старых сослуживцев, вспоминал с ними про минувшие походы и дела, давал знакомым прозвища - Огонь, Орел, Сокол. Бывало так, что беседуя на походе с войсками, он проезжал мимо какого-нибудь батальона или полка не останавливаясь, это означало, что он полком за что-то недоволен. Бывало так, что солдаты поднимались с ночлега или отдыха по заранее отданному приказу - когда петух запоет. Не обозначая времени подъема заранее, Суворов выжидал, когда люди достаточно отдохнут и тогда, хлопнув несколько раз в ладоши, громко кричал петухом.

По достижении крупной победы над поляками усталый Суворов, который не спал несколько ночей, въехал на небольшой холм, слез с лошади, перекрестился и произнес: "Слава в Вышних Богу!" Завернувшись в плащ, отдохнул некоторое время под деревом, затем встал и поехал объезжать войска. Останавливаясь в каждом полку, он благодарил за одержанную победу и кратким, но огненным словом поощрял солдат и вдохновлял на будущие победы. При этом офицеры и солдаты окружали его сплошной толпой так, что лошади его негде было повернуться. Он это очень любил. Речь свою он обычно заканчивал несколькими излюбленными выражениями: "дело мастера боится", "ученье свет - неученье тьма" и т. д. Объехав войска, Суворов скомандовал "к заре", по прибытии на молитву снял каску и громким, внятным голосом прочел вместо "Отче наш" другую молитву: "Всемогущий Боже, сподобившись святым Твоим Промыслом сего ночнаго достигнута часа..."

Позже он был на общей панихиде и сказал короткое слово в память павших. Несколько стариков-солдат поднесли ему кутью, Суворов перекрестился и сказал: "Господи, помяни рабов Твоих, здесь лежащих", и съел ложку кутьи.

Во время всех боевых операций Суворов учил солдат и офицеров относиться человеколюбиво к мирному населению. На пути из Бреста к Варшаве, перед соединением с Дерфельденом, Суворов заметил в одной попутной деревне человек пять русских мародеров и велел своему конвою их схватить. Солдаты оказались из корпуса Дерфельдена. "Вилим Христофорович, караул, разбой!" - сказал Дерфельдену Суворов при первом свидании. "Помилуй Бог, солдат не разбойник, жителей не обижать; субординация, дисциплина!" Смущенный Дерфельден только кланялся и говорил: "Виноват, не доглядел". Некоторое время спустя он остановил свой корпус и произвел экзекуцию: мародеры были прогнаны сквозь строй погонными ружейными ремнями.

С пленными Суворов обходился милостиво: если он вооруженного врага бил нещадно, то когда враг бросал оружие, то он не проявлял к нему ни малейшей жестокости, ни бесчинства и говорил: "Да будет мир на Израиле". Пленных он приказывал хорошо кормить и перевязывать раны раненым. И таким своим поведением "вдыхал в них столько же доверенности, сколько страху прежде оной". Он был убежден, что "благоприятие раскаявшихся возмутителей пользует больше нашим интересам, нежели разлитие их крови".

Для Суворова враг был только до тех пор враг, пока он не сложил оружие. Побежденным "давай пощаду, они такие же люди, - учит он в своем солдатском катехизисе, - грех напрасно убивать". "С пленными поступать человеколюбиво, - читаем мы в приказе от 16 мая 1778 года, - стыдиться варварства". Как точно выбрал Суворов слова! Как сильно сказано - не избегать, а именно стыдиться варварства, ненужных жертв, бессмысленной жестокости.

Есть свидетельство о признательности населения Варшавы Суворову за спасение города. Во время штурма Праги, предместия Варшавы, Суворов приказал разрушить никем не защищаемый мост, ведший в Варшаву, чтобы разъяренные штурмом войска не ворвались в столицу.

Английская и французская печать того времени тенденциозно описывала штурм Праги (называя его штурмом Варшавы) как невиданный пример варварства и насилия над беззащитным населением. Факты опровергают эти обвинения. Гражданское население покинуло Прагу накануне штурма. Из взятых в плен 10000 человек 6000 вскоре были распущены по домам.

Несколько исторических примеров позволяют оценить гуманность Суворова в сравнении с действиями западноевропейских полководцев той эпохи. В 1799 году французские войска после ожесточенного штурма овладели турецкой крепостью Яффа в Палестине. Сдавшиеся в плен 3000 янычар были расстреляны по приказу генерала Наполеона Бонапарта. В том же 1799 году английские войска (командующий А. Уэсли, будущий герцог Веллингтон) штурмом овладели столицей Майсурского княжества в Индии Серингапатамом. Более 30 тысяч защитников города были истреблены. В 1809 году после длительной осады французские войска штурмом взяли испанский город Сарагосу. 30 тысяч мирных жителей и 20 тысяч гарнизона были уничтожены.

Суворов всегда отличался высоконравственной жизнью. Милосердие, благотворительность, правдолюбие, целомудрие были добродетелями, украшавшими его. Считая строгую нравственность обязанностью христианина и воина, он полагал недопустимым даже произнесение двусмысленных слов в своем присутствии. Его добродетельная жизнь прогоняла всякое подозрение, что набожность его была неискренняя.

По свидетельству историков Суворов, свято чтивший добрые обычаи предков и видевший в них залог добродетели, любил нарочно усиливать, увеличивать в глазах других все, что начинало казаться устаревшим и обветшалым (время Суворова отличалось развитием либеральных идей). Он прибегал регулярно к церковным таинствам, молился, проезжая мимо церкви, клал земные поклоны перед образами, строго держал посты, крестился, входя в комнату, садясь за стол. Во всем житье своем хранил патриархальную простоту старины.

Биограф Суворова А. Петрушевский отмечает, что в поклонах его не было никакой утрировки, а выражалось обычное благочестие Суворова, его искренняя вера и ревностное, исполнение церковных обрядов.

Суворов начинал и заканчивал день молитвой. Перед обедом адъютант его читал "Отче наш". Каждый из гостей должен был отвечать "аминь".

Особую ревность имел полководец к церковной службе. На рассвете всегда шел в церковь, где молился за утреней и обедней. Во время службы сам читал Апостола и пел на клиросе. Благочестие его проявлялось и в постоянных заботах по содержанию старых и сооружению новых церквей. "Я и всех своих оброков на этот предмет нимало не жалею", - говорил Александр Васильевич. Наряду с хлопотами о церковных зданиях, утвари, Суворов обеспечивал и денежное содержание причта.

Александр Васильевич был чрезвычайно скромен в своих потребностях, порицал роскошь, указывая на ее растлевающее действие. Он вел простую жизнь солдата не из-за какого-то расчета, но лишь потому, что находил ее для военного человека единственно подходящей и твердо верил: военному не нужно много имущества, ибо оно отнимает у него мужество.

Зимой 1796 года Государыня Императрица устроила фельдмаршалу Суворову торжественную встречу. В Стрельну была выслана по ее повелению придворная карета. Суворов облекся в фельдмаршальский мундир со всеми орденами, сел в присланный экипаж и отправился в Петербург. Мороз стоял сильный, несмотря на это Суворов просидел весь переезд в одном мундире с открытой головой, держа шляпу в руках. Спутники его, генералы, поневоле последовали его примеру Государыня, зная нелюбовь Суворова к зеркалам, приказала их завесить на время приема фельдмаршала.

Суворов, входя к Императрице, делал сначала три земных поклона перед образом Казанской Божией Матери, стоявшим в углу, а потом - Императрице. Она старалась этого не допускать и, поднимая его за руки, говорила: "Помилуй, Александр Васильевич, как тебе не стыдно это делать!"

Суворову и его свите назначен был для жительства Таврический дворец. В небольшой спальне ему была приготовлена пышная постель из душистого сена, в соседней комнате стояла гранитная ваза, наполненная холодной водой, рядом таз и кувшин для обливания.

Узнав, что Суворов ехал из Стрельны в одном мундире, Екатерина Вторая подарила ему соболью шубу, крытую зеленым бархатом, но он брал ее только едучи во дворец, да и то держал на коленях и надевал лишь выходя из кареты.

...Некто Поль Джонс, моряк, участвовавший в боях с турками, описал в своих воспоминаниях сцену прощания с Суворовым, во время которого он получил от полководца в подарок бобровую шубу. "Возьмите, Джонс, она слишком хороша для меня; мои детушки не узнали бы своего батюшку Суворова, если бы я так нарядился... Для вашего брата Суворова годится серая солдатская шинель и забрызганные грязью сапоги". Джонс прибавляет, что "великодушие Суворова равняется его простоте. Его кошелек открыт для всякого - одинаково для достойного и недостойного человека. И он так прост, что его может обойти всякий..."

Александр Васильевич не мог видеть бедного или нищего, чтобы не сделать ему подаяния. А так как у него никогда не бывало при себе денег, то он часто занимал у приближенных. Однажды, во время обеда, вошел к нему в горницу девяностолетний нищий. Увидев многочисленное собрание, он испугался и хотел уйти. Но князь вскочил сам, усадил его и угощал. Тотчас занял несколько червонцев, велел сделать складчину. Старец со слезами признательности ушел. Суворов произнес: "Добрые друзья мои, тогда только, когда человек простирает на помощь ближнему руку, уподобляется он Творцу. Дивлюсь, - продолжал он, - везде благотворительные заведения, а нищета не уменьшается". Но , когда у него в другой раз попросил милостыню здоровый, то он велел купить ему топор, сказав: "Руби дрова, не умрешь с голоду!"

Однажды Багратион рассказывал за столом у Суворова об одном старом, заслуженном, редкого поведения солдате из его полка, который принес ему пять червонцев со словами: "Эти деньги достались мне при разделе добычи от моих товарищей. Сделайте милость, ваше сиятельство, прикажите их отправить девяностолетним родителям моим в Нижегородскую губернию". Что князь тотчас и исполнил. Александр Васильевич был восхищен этим поступком, велел привести солдата и, расцеловав его, произнес: "Спасибо тебе, христианин, что ты помнишь заповедь Божию: чти отца твоего и матерь твою".

Нередко Суворов бывал крупным благотворителем, но делал это тайно, скрывая даже от самых близких людей. Только после смерти Александра Васильевича узнали имя благотворителя, ежегодно присылавшего в петербургскую городскую тюрьму перед Пасхой по нескольку тысяч рублей на выкуп неимущих должников. Никогда он не отказывался быть ходатаем за несчастных и угнетенных.

Можно с уверенностью сказать, что мало найдется в мировой истории полководцев, у которых так сильно было бы развито нравственное начало, как у Суворова. В его милосердии, целомудрии и простоте таилась огромная сила.

Есть свидетельства сослуживцев Суворова о том, как Александр Васильевич любил ходить в солдатской куртке или изодранной шинели, которую солдаты называли "родительской", и был доволен, когда его не узнавали. Рассказывают, что он даже спал вповалку со своими солдатами.

Однажды сержант, присланный с бумагами от генерала Дерфельдена, закричал вслед фельдмаршалу, бежавшему в простой солдатской куртке: "Эй, старик, постой! Скажи, где Суворов?" "А кто его знает!" - был ответ. "Как! - воскликнул сержант, - у меня от генерала к нему бумаги". "Не отдавай, - был второй ответ, - он теперь или мертвецки пьян, или горланит петухом". Тут посланный поднял на него палку и закричал: "Моли Бога, старичишка, за свою старость, не хочу и рук марать, ты видно не русский, что так ругаешь нашего отца и благодетеля!" Суворов убежал. Через час возвратился он домой. Сержант, узнав его, хотел броситься к его ногам, но граф, обняв его, сказал: "Ты доказал любовь ко мне на деле, хотел поколотить меня за меня!"

В 1854 году в Пятигорске генерал-майор Генерального Штаба Д. Ф. Масловский встретил (к великому своему удивлению) столетнего солдата, который помнил Суворова. Его простые, незамысловатые воспоминания Масловский записал и в 1895 году издал. Имя суворовского солдата - Илья Осипович Попадичев. Масловский пишет, что грудь старика была вся увешана медалями, на одной из которых можно было увидеть "1791 год". Рядом красовались георгиевский крест, медали за штурм Очакова, Измаила, Праги и за 1812 год. Как мог остаться он неизувеченным после таких страшных штурмов? Неужели не был этот солдат ранен? "Мне и самому удивительно, - заметил старик, - покуда мы воевали с Суворовым я был цел, пули точно боялись меня, а не стало его и начал прихварывать". Из слов этого ветерана, "чудо-богатыря" видно, что с Суворовым солдатам не были страшны ни пули, ни голод, ни холод. Придя к Попадичеву домой, генерал увидел, что тот провожал дочь свою с мужем верст за двести, а дома на руках старика оставались маленькие внучата. Генералу показалось, что Илья Осипович в силу своих преклонных лет не мог заниматься хозяйством и присмотреть за детьми, и он спросил: "Кто же будет тебе, дедушка, обед варить? Ведь сам, пожалуй, и не можешь управиться с печкой".

"Извините, ваше благородие, глупый тот человек, который думает об обеде: возверзи печаль твою на Господа и Той тя пропитает - это в Псалтыри говорится".

"Правда твоя, дедушка, правда, даст Бог день, даст Бог и пищу! Лишь бы имели твердое упование на милость Божию, а остальное все к нам приложится", - отвечал генерал. А про себя подумал: "Вот образец суворовских солдат, была бы чистая совесть, а завтрашний день их не беспокоит. Что ж после этого удивляться, что Суворов с такими солдатами невозможное делал весьма обыкновенным".

Старый солдат вспоминал, как "однажды в прекрасный летний вечер они стояли на форпосте, кашица на ужин была готова, солдаты уселись в кружок вечерять. Как вдруг подъезжает на казачьей лошади в сопровождении казака с пикой просто одетый неизвестный человек с нагайкою в руках. Он слез с лошади, отдал ее казаку и, подойдя к солдатам, сказал: "Здравствуйте, ребята!" "Здравствуйте", - просто отвечали солдаты, не зная, кто это такой.

- "Можно у вас переночевать?" - "Отчего не можно - можно!"

- "Хлеб да соль вам!" - "Милости просим к нам ужинать".

Неизвестный сел с солдатами в кружок, они подали гостю ложку и положили хлеба. Отведав кашицы, он сказал: "Помилуй Бог, братцы, хорошая каша!" Поевши ложек пять, не более, говорит: "Я тут лягу, ребята". "Ложитесь", - отвечали солдаты.

Человек свернулся и лег, пролежав часа полтора, встал и кричит: "Казак, готовь лошадь!" "Сейчас!" - ответил казак просто. А сам подошел к огоньку, вынул из бокового кармана бумажку и карандаш, написал что-то и спрашивает: "Кто из вас старший?" "Я!" - отозвался унтер-офицер. "На, отдай записку Кутузову и скажи, что Суворов проехал!" И тут же вскочил на лошадь. Мы все встрепенулись! Но покуда одумались, он был уже далеко..."

Попадичев вспоминал, как видел Суворова в Польше. "Одет он был всегда в обыкновенной форме, без орденов, очень просто... Не однажды случалось встретить ясный взор нашего батюшки Суворова. Когда бывал он нами доволен, тогда с окончанием учения благодарит нас. Кажется и утомления не чувствовали, как-то весело бывало у него на учениях... Может быть не один найдется такой, как я, который за покой его души денно и нощно молит Бога!"

Генерал Масловский, слушая незатейливый, но очень искренний рассказ суворовского солдата, спросил его: "Да, скажи, пожалуйста, за что вы так любили Суворова?" Он был удивлен неоднократными обращениями старика к памяти полководца и желал знать подробнее причины столь безграничной привязанности, ибо старик беспрестанно повторял: "Ах, когда б был жив Суворов!"

"Помилуйте, ваше благородие, - вскричал старик, - да он отец наш был, он все наше положение знал, жил между нами, о нем у нас каждый день только и речи было, он у нас с языка не сходил, он отец наш был. О, Суворов был солдатский генерал! Первое - кроток, второе - в приступах резонен, он никогда не проигрывал, как скажет, так по его и станется! Да он не только был солдатский отец, он и России всей отец! Он умел побывать везде и посмотреть на правом и на левом фланге. Он прозорлив был и позицию знал хорошо". Вспоминал Илья Осипович и то, что в каждом полку была церковная палатка, службы в ней отправлял полковой священник. Под городом Тульчином тоже была разбита такая палатка. Суворов каждое воскресенье приезжал в нее молиться Богу...

Твердая вера в Бога, крепкая на Него надежда, усердная молитва, низводя невидимо помощь Божию, видимым образом сказывается в подъеме духа армии, в ее мужестве и энергии. Знали это предки наши и говорили: "Кто боится Бога, тот неприятеля не боится". В самом деле, человек верующий, всецело преданный Промыслу Божию, терпеливо переносит все лишения и испытания и спокойно, смело идет навстречу всякой опасности. Для него не страшна смерть. "За веру святую, за царя-батюшку, за землю родную положу жизнь и душу: на то давал присягу", - в простоте сердца рассуждает русский воин и безбоязненно вступает в бой с неприятелем. Он знает, что за смерть на поле боя ему уготовано Царствие Небесное, ибо "нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих".

Все одержанные в прежние времена победы русских над врагами, в несколько раз сильнейшими и более к войне подготовленными, сопровождались великим подъемом религиозного чувства воинов. Помощь Божия, снисканная благочестием наших предков, венчала их победой. Суворов, как никто, сознавал это. Он говорил: "Безверное войско учить - что перегорелое железо точить". Молитвой он всегда подготавливал войска к битве и одерживал блистательные победы.

В своем завещании потомству Суворов пишет: "Все начинайте с благословения Божия и до издыхания будьте верны Государю и Отечеству".

Соратников своих, Багратиона и других, Александр Васильевич приветствовал: "Бог на помощь!" На что они обыкновенно отвечали: "Помилуй нас Бог!" или "Господи, помилуй!" "Помилуй Бог!" было обычным восклицанием Суворова.

Его тетрадь "капральских бесед" начиналась советом: "Молись Богу, от него победа!", а далее приводилась обязательная для каждого воина молитва: "Пресвятая Богородице, спаси нас!" "Святителю отче Николае Чудотворче, моли Бога о нас!" и пояснялась так: "Без сей молитвы оружия не обнажай, ружья не заряжай, ничего не начинай!" Плодотворность этого совета особенно выразилась в итальянскую кампанию, где на семьдесят пять убитых врагов приходился убитым только один русский солдат. Более того, солдаты, которые имели несгибаемую веру и молились, оставались невредимы и даже не имели обморожений во время перехода через Альпы, те же, которые такой веры не имели, отмораживали и руки, и ноги. О таких Суворов говорил: "Они Богу неугодны..."

В "капральских беседах" говорится: "Короток взмах сабли, короток и штык, а врагу смерть. Божия же помощь быстрее мысли воину доблестному; посему просящего в бою пощады - помилуй, кто мститель - тот разбойник, а разбойникам Бог не помощник!"

Как понимал Суворов воинскую присягу? Нынешнее объяснение присяги говорит, что присяга есть клятва и кажется поэтому слабодушным только "цепью", приковывающей их насильно к исполнению долга. Суворовское же объяснение присяги говорило прямо к сердцу: "Один десятерых своею силой не одолеешь, помощь Божия нужна! Она в присяге: будешь богатырь в бою, хоть овцой в дому; а овцой в дому так и останешься, чтобы не возгордился..." Такое истолкование присяги, как завета с Богом, ободряла слабодушных, которые познавали, что в бою получат и храбрость, и силу.

Суворов был непоколебим в своем уповании на Бога. В этом следует искать источник его гениальности, как полководца. Озарение свыше и сила от Господа воинств дарованы были душе "ведущей воскликновение". Например, при Требии, в решительный момент, когда никакая тактика не помогала, Суворов, спрыгнув с лошади, пал ниц на землю и в молении к Богу пробыл в таком положении несколько минут, потом быстро дал такие приказания, что русские победили...

Убежденный, что молитва, привлекая помощь Божию, много укрепляет человека и сильно поднимает его дух, Суворов ни одной битвы не начинал и не оканчивал без молитвы. Пред битвою помолясь Богу и благословив всех, он кратко, но сильно напоминал всем обязанности к Богу, к Государю и Отечеству. Как молитвенно готовились воины суворовской армии к битве, говорит следующий пример: перед штурмом Праги в польскую кампанию 1794 года, с наступлением ночи солдаты надели чистое белье и, поставив у костров ротные и полковые образа, молились об укреплении сил на предстоящее дело и о даровании победы.

Особенной торжественностью отличались богослужения после победы. Каждую победу, каждую удачу Суворов приписывал Подателю всех благ, и тотчас спешил в церковь, где на клиросе пел с певчими. По убиенным воинам после сражений служились в присутствии Суворова и всех офицеров панихиды, после которых он в назидание живым воинам нередко говорил краткое слово в память о павших.

Все награды за одержанные победы, привезенные от "матушки-царицы", Суворов обыкновенно после обедни сам вносил в алтарь на блюде и просил священника окропить их святой водой, а потом собственноручно в церкви возлагал на всех генералов и офицеров, удостоенных монарших милостей. Каждый из награжденных был вызываем, становился на колени, крестился, целовал знак отличия, после чего Суворов, вручая орден, благословлял награжденного. А сам любил, когда на него самого полученная награда была возлагаема священником (например, за сражение на Требии).

При сборе войск в лагере и в военное время Суворов часто присутствовал при утренней и вечерней заре и сам, сняв шапку, читал молитву "Отче наш".

Вот что написано о нем в книге "Дух великого Суворова", изданной в Санкт-Петербурге в 1808 году: "Суворов весьма набожен, соблюдает с величайшей искренностью все обряды и смотрит, чтобы это было так и в его армии. В Варшаве один капитан сократил молитву, которую должен был он читать перед гауптвахтою во время вечерней зари, чтобы скорее оттуда уйти. Фельдмаршал услышал это и приметил пропуск. Он начал ужасно бранить офицера: "Бессовестный, бесчувственный человек! Ты хочешь обмануть Небо, ты хочешь, конечно, обмануть меня и Императрицу! Зачем ты здесь, я прогоню тебя!"

Суворов учил солдат не бояться смерти, ибо они отдают жизнь за "Дом Богородицы", какою всегда виделась русскому человеку родная земля.

Верой в Бога проникнуты все его приказы и наставления. Вот некоторые: "Вали на месте! Гони, коли - остальным давай пощаду! Грех напрасно убивать! Они такие же люди. Умирай за Дом Богородицы! За Матушку! За Пресветлейший дом! Кто остался жив, тому честь и слава!.. Обывателя не обижай! Он нас поит и кормит. Солдат - не разбойник".

"Солдату надлежит быть здорову, храбру, тверду, решиму, правдиву, благочестиву! Молись Богу! От Него победа! Чудо-богатыри! Бог нас водит, Он нам генерал". "Помилуй Бог! Мы, русские, Богу молимся: Он нам помощник; Царю служим - он на нас надеется и нас любит, и нас наградит... Кого из нас убьют - Царство Небесное! Церковь Бога молит. Останемся живы - нам честь, нам слава, слава, слава!"

Такие и подобные суворовские приказы и наставления читались солдатам, дабы они лучше могли усвоить и запомнить их, по нескольку раз. Суворов говорил: "Герой - властитель стыдливости и воздержания. Нравственность - его религия... В день битвы или похода он взвешивает предметы, уравнивает меры и вполне предается Божественному Провидению".

Наученные таким примером своего полководца и суворовские соратники действовали в том же духе. Вот рассказ, как завершал подготовку своих солдат к бою любимец Суворова, полковник Ф. В. Харламов: "Собрав вокруг себя свой охотничий батальон, он рассказал о давно прошедших сражениях русских с турками, черкесами, татарами, поляками, и в заключение своей речи воскликнул: "Слышите, ребята! Слышите? - С нами Бог, и кто переможет нас? Помолимся же Ему усердно, помолим у Его милосердия об отпущении содеянных нами грехов, и кому Бог подаст быть живу после дела, тот помянет убитых. Слышите, дети? Это хорошо, коль сделаем!" После этого он упал на колени, и все ратники то же сделали и молились Присносущему, прося Его благословить наше дело".

Или вот другой подобный рассказ соратника Суворова: "Часу в первом или втором пополудни мы увидели у французов движение. Стрелки их шибко неслись к нам, а за ними следовали густые колонны. Мы встали во фронт колонною, и Иван Иванович Сабанеев, подошедши к нам, начал говорить: "Время настало, братцы, поработать по-русски, по-суворовски. Помолимся же Господу Богу милосердному о победе над врагом, и, благословясь, встретим врага молодецки. На колена!" И мы все упали на колена и молились Господу Богу. Когда же окончили молитву, неприятель был от нас выстрела на два. "С Богом, ребята! Четыре взвода вперед! Ступай! Ступай!"

Подобным образом подготовленные войска с сознанием своего долга шли на войну и совершали удивлявшие всех подвиги. "Благоволит Господь в боящихся Его и во уповающих на милость Его" (Пс. 146, 11 и 32, 18).

...Обращение христиан с молитвой к Богу перед началом сражения началось с тех пор, как христианство сделалось религией государственной - со св. Константина Великого, который сам имел обыкновение, по свидетельству христианского историка Евсевия, перед началом битв в шатре, нарочито отделанном для приношения молений, посвящать некоторое время усердной молитве к Богу. Так, по словам этого святого царя, "не всегда можно и должно поражать копьями и полагать в делах своих надежду на одно вещественное оружие, или уповать на телесную силу, но должно призывать Бога вселенной Виновником и Подателем всех добрых дел и самой жизни, к Нему должно воздевать свои руки, возводить умные очи и воссылать приличные молитвы, дабы преклонить к нам милосердие Его, как Подателя победы, Хранителя жизни, Защитника и Помощника".

По свидетельству того же Евсевия, Константин Великий написал воинам и самый образец молитвы: "Вемы Тя, единаго Бога и Царя, Твоея помощи просим. Ты нам подавал еси победы, Тобою врагов побеждахом, от Тебе и нынешнего, и будущего благополучия чаем, Тебе вси кланяемся, Тебе просим, да Константина Кесаря с его благоговейными чады долго, здраво и победительно сохранити нам".

...Военная служба, начатая с "долговременного бытия в нижних чинах", крепко связала Суворова с солдатами. Он, как никто, знал и любил солдата, потому что плечом к плечу прошел с ним весь длинный путь военной службы - от капрала до главнокомандующего. Это, однако, не значит, что, держа себя с ним на равной ноге, Суворов допускал запанибратское отношение к себе. В суворовских войсках существовала строгая дисциплина, но основана она была на чувстве глубокого уважения к достоинству человека. "Солдат дорог", - внушал Суворов, наставляя офицеров внимательно относиться к каждому рядовому в отдельности ("взирать на каждого в отдельности"), молодых рекрутов приучать к службе исподволь, "со старыми не равнять", пока не окрепнут.

Суворов говорил, что не руки, не ноги, не бренное человеческое тело одерживает на войне победу, а бессмертная душа, которая правит и руками, и ногами, и оружием, - и если душа воина велика и могуча, не предается страху и не падает на войне, то и победа несомненна, а потому и нужно воспитывать и закаливать сердце воина так, чтобы оно не боялось никакой опасности и всегда было неустрашимо и бестрепетно!

Суворов заботился и о здоровье солдат. Он наставлял: "Бойся богадельни (госпиталя. - Прим. ред.), немецкие лекарственницы издалека, тухлые, сплошь бессильные и вредные. Русский солдат к ним не привык. У нас есть в артелях корешки, травушки, муравушки. Солдат дорог, береги здоровье... Голод - лутчее лекарство. Кто не бережет людей: офицеру арест, унтер-офицеру и ефрейтору палочки, да и самому палочки, кто себя не бережет".

Александр Васильевич при этом прекрасно понимал, что не всем приходятся по душе его приказы "о сохранении здоровья" или выработанные под его руководством "правила медицинским чинам".

В письме к П. И. Турчанинову из Екатеринослава от 13 декабря 1792 года он передает колоритный диалог с одним из своих ординарцев: "Зыбин, что вы бежите в роту, разве у меня вам худо, скажите по совести?" - "Мне там на прожиток в год 1000 рублей". - "Откуда?" - "От мертвых солдат". Смысл этих коротких реплик понятен: заболевшие или умершие солдаты не показывались в делах выбывшими из полка, и за счет этих "мертвых душ" наживались разные армейские Чичиковы.

Со свойственной ему настойчивостью Суворов добивался улучшения качества провианта, отпускаемого для солдат, и сразу наталкивался на разные злоупотребления...

Если про Суворова можно без преувеличения сказать, что он относился к солдатам, как отец к детям, то и они в свою очередь относились к нему, как дети к отцу: любили, боялись и берегли его. Субординация не была помехой. Он болел душой за вверенное ему войско, солдаты охраняли вверенного им полководца. Участник швейцарской эпопеи, повествуя о переходе через гору Бинтнерсберг, рассказывает: "Глаза мои встречали нашего неутомимого вождя, бессмертного Суворова. Он сидел на казачьей лошади, и я слышал сам, как он силился вырваться из рук двух шедших по сторонам его дюжих казаков, которые держали его самого и вели его лошадь. Он беспрестанно говорил: "Пустите меня, пустите, я сам пойду!" Но усердные его охранители молча продолжали свое дело, а иногда с хладнокровием отвечали: "Сиди!" И великий повиновался".

В первую очередь личным примером завоевывал Суворов сердца солдат. Все, чему он учил их и чего от них требовал, было пройдено и проделано им самим. Не брезгуя никакой черной работой, Суворов-полковник с удовлетворением писал: "Знают офицеры, что я сам то делать не стыдился..." Суворов был и майор, и адъютант.

После Швейцарского похода Суворов почувствовал себя больным и слег в Кобрине. Император Павел узнал про его болезнь и прислал к нему своего лейб-медика Вейкарта. Но больной не слушался присланного медика и слышать не хотел его усиленных просьб и настойчивых докторских доводов оставить постную пищу (был Великий пост) и есть скоромную. Он даже как-то раз сказал ему: "Мне нужна деревенская изба, молитва, баня, кашица да квас: ведь я солдат". Доктор на замечание возразил, что он, Суворов, не солдат, а генералиссимус. "Правда, - отвечал Александр Васильевич,- но солдат с меня пример берет!"

Суворов имел привычку озадачивать своих подчиненных неожиданными вопросами вроде таких: сколько грибов в лесу, или звезд на небе, или муравьев в муравейнике? Это не было чудачеством с его стороны, как некоторые думали. Своими вопросами-загадками Суворов приучал к находчивости. Сметливость и инициатива должны составлять, по его мнению, неотъемлемые , качества воина.

Словами "проклятая немогузнайка", "намёка", "догадка", "лживка", "лукавка", "краснословка", "краткомолвка", "двуличка", "вежливка", Суворов заклеймил вереницу понятий, противоположных точности, прямоте, сообразительности. "Если кто теряется от одного слова,. то на что же он будет годен при неожиданной неприятельской атаке?" - говорил он. Суворовские витязи никогда не были застигнуты врасплох неприятелем - они сами как из-под земли вырастали перед противником в ту минуту, когда он менее всего ожидал их. Подобно тому, как они должны были всегда быть готовыми к отражению любого неприятельского натиска, они должны были уметь ответить на удар врага смелым и находчивым контрударом, так точно на поставленный невзначай вопрос они обязаны были дать немедленный ответ.

И суворовцы за словом в карман не лезли. А Александр Васильевич радовался, когда на заведомо неразрешимый вопрос о том, какое расстояние от Земли до вон той звезды, следовал ответ: "Три суворовских перехода!"

Солдаты понимали Суворова даже с полуслова, с одного взгляда или жеста. Великий полководец обладал неподражаемым искусством воздействовать надушу солдатскую словом. Он не пропускал ни одного случая к возбуждению в подчиненных духа чести и мужества. По окончании сражения под Мачевицами генерал Денисов приехал к нему с донесением о победе. Суворов, выслушав его, сказал: "Вот донец, он русский, он - Илья Муромец, он - Еруслан Лазаревич, он - Добрыня Никитич!.. Победа, слава, честь русским!"

Александр Васильевич мог смело сказать: "Братцы! Вы богатыри! Неприятель от вас дрожит! Вы русские!" - и сердца солдат наполнялись мужеством от этих слов. Его девизы, ставшие непреложными истинами для воинов - "русские не сдаются", "русские не отступают", "отступления не будет" - возвышали духовное достоинство солдат.

Голос Суворова был негромок и, казалось, не был рассчитан на большую аудиторию. Но когда один иностранец высказал сожаление, что его можно слышать лишь на близком расстоянии, Суворов возразил: "Довольно и того, что передние офицеры и солдаты меня услышат и поймут, вечером они передадут смысл моих слов товарищам, а завтра их будет знать вся армия".

Действие суворовского слова было неотразимо. Багратион не мог без видимого волнения передавать свои впечатления от речи Суворова на военном совете в Муттентале. По словам Багратиона, "это была речь военного, красноречивого, великого оратора". Суворов созвал своих генералов, чтобы осведомить их о коварстве австрийцев и воззвать к "величайшей храбрости и величайшему самоотвержению" русских войск. Когда Суворов сказал: "Нам предстоят труды величайшие, небывалые в мире", Багратион пережил минуты незабываемые. "У меня происходило необычайное, никогда не бывавшее волнение в крови; меня трясла от темени до ножных ногтей какая-то могучая сила; я был в каком-то незнакомом мне положении, в состоянии восторженном, - в таком, что если бы явилась тьма тьмущая врагов или тартар с подземными духами злобы предстал передо мной, я готов бы был с ним сразиться... То же было и со всеми, тут бывшими... Мы вышли... с восторженным чувством, с самоотвержением, с силой воли и духа: победить или умереть, но умереть со славой - закрыть знамена наших полков телами нашими... И сделали по совести, по духу, как русские... Сделали все, что только было в нашей силе..."

Вторую часть знаменитой суворовской "Науки побеждать", называемую "Словесное поучение солдатам", десятки тысяч солдат, унтер-офицеров и офицеров знали наизусть. Вот поразительное свидетельство жизненности суворовских наставлений. Уже известный нам столетний ветеран Илья Осипович Попадичев вспоминал в 1854 году, как Суворов обратился к солдатам: "Благодарю, ребята! С нами Бог! Прага взята! Это дело дорогого стоит. Ура, ребята, ура! Нам за ученых двух дают, мы не берем, трех дают - возьмем, пойдем да и тех побьем! Пуля дура - штык молодец! Береги пулю в дуле на два, на три дня, на целую кампанию. Стреляй редко, да метко! А штыком коли крепко! Ударил штыком, да и тащи его вон! Назад, назад его бери! Да и другого коли! Ушей не вешай, голову подбери, а глазами смотри! Глядишь направо, а видишь и влево".

"Наука побеждать" - не только произведение великого полководца, но и великого, тонкого знатока солдатской души. Суворов, по выражению Дениса Давыдова, "положил руку на сердце русского солдата и изучил его биение".

Один иностранец однажды спросил Суворова: "Много ли в вашей армии истинно верных и преданных солдат?"

"Много, очень много, не сосчитать, - ответил Суворов. - Сотня - мало, корпус - мало, вся, вся армия! У меня когда чудо-богатырь поцелует крест, то доколь дышит - своему долгу не изменит. Пошли его в огонь - идет, ставь против него десять штыков - идет, сел за кашицу, и закричи "вперед!" - кашица в сторону, и он идет. Ноги еле тащатся, то приударь в барабан - идет. Службу он любит, присяге не изменит, везде готов положить свою голову, только умей начальник его развеселить, только не опрокинься и иди прямо, солдат же сам по себе никогда с прямой дороги не собьется, для веры и Государя он всегда, везде и на все готов, и целый свет подобного ему не представляет".

Суворовские заветы усваивались легко. Недаром "Словесное поучение солдатам" имеет подзаголовок "Разговор с солдатами их языком". Русский крестьянин мыслит образами. Облеченные в привычную для него форму пословиц и поговорок, суворовские заветы не утомляли внимания, они поражали воображение и отчеканивались в памяти. Стремительности суворовских действий как нельзя лучше отвечает динамичность суворовского стиля. Это настоящая атака словом! "Неприятель нас не чает, считает нас за сто верст, а когда издалека, то за двести, триста и больше, - вдруг мы на него, как снег на голову. Закружится у него голова - атакуй с чем пришел, чем Бог послал! Конница, начинай! Руби, коли, гони, отрезывай, не упускай, ура! Чудеса творят братцы!"

В этих строках мы не только слышим Суворова, мы его видим. Он стоит перед сомкнутым строем войск. Но в эту минуту мысль его - не здесь. Другая картина стремглав проносится в его воображении. Он видит, как штыки "соколов" и "орлов" не в первый раз доказывают правоту его убеждения, что перед храбрым русским солдатом не устоит никакое войско. И ликующее "Чудеса творят братцы!" срывается с его языка, как срывается в пылу битвы одобрительный возглас.

Перед штурмом Измаила Суворов объезжал полки, беседовал с солдатами и, не скрывая от них сложности предстоящего дела, говорил: "Валы Измаила высоки, рвы глубоки, а все-таки нам надо его взять". И суворовские "чудо-богатыри" доказывали, что для них нет ничего невозможного. С Божией помощью все возможно!

Перед штурмом крепости Измаил Суворов отдал приказ: "Сегодня молиться, завтра - поститься, послезавтра - победа или смерть!" И в то же время со смирением писал Потемкину: "Обещать нельзя, Божий гнев и милость зависят от его Провидения".

Во время штурма Измаила был момент, когда наступило замешательство. В нестихающей канонаде, в грохоте разрывов и выстрелов, в раздирающих душу человеческих воплях, перекрывая их, властно и призывно прозвучал голос священника, присутствие которого в первых рядах сражающихся было вовсе не обязательным. По долгу совести священник Полоцкого полка отец Трофим Куцинский предпочел быть там, где лилась кровь его духовных чад. Пули не миновали священника. Уже на крепостной стене он был ранен в ногу...

На следующий день после взятия Измаила состоялся благодарственный молебен. Под гром орудийного салюта служил священник Трофим Куцинский. Перед генералами, штаб- и обер-офицерами раздавалось "многая лета" победителям.

Суворов в рапорте о взятии Измаила отписал Потемкину о подвиге Куцинского. В Петербург, в столицу империи, главнокомандующий направил представление: "Полоцкого пехотного полка священник Трофим Куцинский во время штурма Измаильского, ободряя солдат к храброму с неприятелем бою, предшествовал им в самом жестоком сражении. Крест Господень, который он, яко знамение победы для воинов, носил в руках, пробит был двумя пулями. Уважая таковую его неустрашимость и усердие, осмеливаюсь просить о пожаловании ему креста на шею".

Екатерина Вторая не оставила без награды отца Трофима и пожаловала ему наперсный крест с бриллиантами на георгиевской ленте. По ходатайству Императрицы священник Полоцкого пехотного полка был возведен в сан протоиерея. За подобный же подвиг во время штурма был награжден и священник Филофей Владевич.

Время Суворова примечательно тем, что впервые за боевые заслуги на поле брани стали отмечать военных священников. Сколько их, безымянных, чьими кропотливыми трудами и стараниями незримо ковался дух русской армии, ее победы, осталось вне страниц истории. Невозможно определить, каких усилий стоило им воспитать подлинное сокровище - русского солдата - в любви к Отечеству, вере, престолу - любви, которая стала воистину неодолимой силой, навеки прославившей его имя.

Штурм Измаила был поистине торжеством русского военного искусства. Крепость считалась неприступной. Сами участники штурма, глядя после, при дневном свете, куда им приходилось ночью взбираться, сами себе не верили. Императрица писала, что другого подобного штурма в летописях военных она не знала. Турки, никак не ожидавшие взятия Измаила, впали в неописуемый ужас и оцепенение. Сам Суворов признавался, что на такой штурм можно "пускаться только раз в жизни". А солдаты сложили песню о вороне:
Я летал, летал, полетывал,
По белу свету погуливал...
Я видел диво, диво дивное,
Диво дивное, диво чудное
Как наш батюшка Суворов-граф
С малой силой соколов своих
Разбивал полки тьмучисленные,
Полонил пашей и визирей,
Брал Измаил, крепость сильную,
Крепость сильную, заветную.
Много пало там солдатушек
За святую Русь-отечество
И за веру христианскую.

...Е. Фукс пишет о Суворове: "Можно сказать, что войско не только любило, но почти боготворило сего великого, единственного полководца. Все, что он ни скажет, было свято; никто не смел противоречить или рассуждать. В Италии, в одном неудачном деле, где многочисленность и неприступная позиция неприятеля делали все покушения с нашей стороны тщетными, начальник придумал хитрость закричать "Суворов здесь!" - тотчас все бросились вперед и пали. Но Суворов, узнав о том, сделал строжайший выговор и оплакал сих жертв слепой к нему привязанности. Под Требиею был я очевидцем, что на разных пунктах, где только начнут расстраиваться войска, его одно присутствие тотчас восстанавливало порядок.

Но не на одном поле сражения приобрел он сию высшую степень любви и доверенности. Старики солдаты любили его в лагере и на квартирах, рассказывали о прежних его подвигах молодым, забавно передавали им его странности, его с ними разговоры, рассказывали о нем анекдоты, иногда небывалые, необыкновенные, шутливые. Взглянут на него - и все веселы. Они почитали его каким-то существом высшего рода... Офицеры видели в нем отца, любящего награждать каждый шаг усердия. Генералы его любили, но и боялись: ибо с них взыскивал он строго и стыдил их разными насмешками по-своему.

Так, узнав, что один генерал отозвался: "Не нужна мне диспозиция, при мне шпага", - Суворов сказал: "Не показывайте ему диспозицию. Он храбр со шпагою, а полк его с топором" (полк его когда-то выстроил ему дачу). Генерал покраснел.

Величайшее на всю армию влияние имело его благочестие. Солдату известно было оное. Ибо всегда после победы приносил он, со всем войском, пред алтарем всех благ Подателя благоговейные, сердечные благодарения. Такой пример любимого военачальника утверждал в сердцах его подчиненных сию христианскую истину, что всякая их победа есть дар от Бога Часто кричал он войску: "Начало премудрости есть страх Господень". Так уроками мудрости действовал он на умы!

Знал он, что солдат не любит в начальнике своем пышность, и потому, соображаясь с сим, жил и он солдатом. Враг роскоши - обедал по-солдатски рано, хлебал солдатские щи и кашицу. Сие единообразие жизни с жизнью солдат сближало его с их сердцами, и они видели в нем героя, начальника, отца и первого своего брата-солдата. Сие поддерживал он и своею одеждою. Кроме торжественных праздничных дней, когда он украшал себя знаками отличия, был он всегда одет в простую солдатскую куртку, и тогда не требовал никаких почестей.

Величайшее искусство его было в разговоре со своими чудо-богатырями. Тут был он неподражаем. В их вкусе, в их слоге, в их языке беседовал он с ними. Опыты долговременной, с нижних чинов, службы познакомили его с кругом их познаний и понятий, и каждое его слово и изречение были к тому приспособлены. Это доказывают его приказы, "Разговор с солдатами", "Словесное поучение солдатам" и многое другое, что они вытверживали наизусть и передавали товарищам.

Солдаты говаривали: "Наш Суворов с нами в победах и везде в паю, только не в добыче: она вся наша". Такая мысль о бескорыстии начальника усиливала их к нему любовь. К сей добродетели присоединял он и справедливость. О корыстолюбии Массены (французский генерал. - Прим. ред.) он говорил: "Ужели не вспомнит он, что в тесном гробе его не поместятся все заграбленные им и кровию обагренные миллионы? Добыча ваша, а не моя, спасибо, чудо-богатыри!" - кричал он, и сии слова разносились по рядам войска.

На все войско смотрел генералиссимус оком строгого беспристрастия. Все перед ним равны. Не хотел он знать никаких связей. Только истинное достоинство обращало на себя все его внимание и покровительство, а потому никто не опасался, что другой заслонит ему дорогу к счастью.

Однажды он получил авторитетное рекомендательное письмо о повышении в чине одного молодого человека. Никто не ожидал отказа, но Суворов не согласился, сказав: "Осчастливь одного неблагодарного, я оскорблю несколько сотен достойнейших и старших. Дорожу уважением к себе армии", - и пребыл непреклонным. Не нужно после сего отвечать на вопрос: не готов ли всякий умереть за такого начальника?"

Народная память сохранила такое предание: "...В одно время по весне ехал в путях-дорожках на Мезень полководец Суворов на свиданьице к своему другу любимому. Соскучился он, прошло несколько лет, как не подучивал полководец от друга ни письма, ни грамоты, ни словесного челобитьица. Вешние дорожки не очень хороши - реки разливаются, снежки белые тают. Только ярко светит солнце красное. Не знай, долго ли, скоро ли попадал на Мезень Суворов. Думал он таку думушку: "Если нет в живых друга любимого, поклонюсь на могиле праху его и поставлю памятник".

Суворов ехал и расспрашивал о друге, а на первых станциях не знал никто ничего, потому что не близко от его деревни. На полководце сверх одежда была простая, а под низом форменная военная. Где Суворова принимали ласково, а где-ка и с руганью: "Куда ты, солдат, торопишься? Ты, старик, не жениться ли собираешься?" А Суворов рассмехнется и ничего боле не скажет.

А последнюю станцию его везти привелся мужик-мезенец хороший. И разговорились. "А живой ли, не живой ли старик-солдат? - стал спрашивать Суворов. - Вместе со мной служил. Мы горе и радость делили пополам. Кабы не он, я и живой не был - он меня, раненого, на своих плечах с поля бранного вынес". "Живой твой друг, служивый, - ответил мезенец, - живет со старухой, богатства не имеет и голодом не сидит".

Ехал он в пасочную ночь. Увидали деревню - огней в деревне, как звезд на небе. Зазвонили в колокола. Суворов рассчитался с ямщиком и попросил занести свои сумочки-котомочки к жене солдата. А в ограде народа видимо-невидимо? Суворов пошел в последних и хотел дойти до клироса попеть-почитать. А не мог попасть на клирос. И стал Суворов в сторонку. А друга своего солдата Суворов нигде не видит. Отстоял Суворов всенощну, отстоял заутреню. Народ захристосались. И пошел Суворов ко кресту, а потом вышел на трапезу, а там у печки стоит его друг.

Тут и стрета ихна была - не знают, плакать или радоваться! И скричал тогда солдат: "Кого я вижу - полководца Суворова Александра Васильевича!" А мезенцы дивуются: "С ума ли говорит этот старик?"

А за обедней все узнали полководца, и все мужики заздоровались и захристосались и по-прежнему скричали: "Ура! Полководцу великому честь и слава!" И когда отошла обедня христосьская, наносили ему яиц, Суворов стал отказываться: "Куда мне с яйцами? Не на лошади везти".

И пошел Суворов к другу своему. А тогда, в прежнее время, тоже не лежали вести на одном месте. Забежали к старухе ребята да жонки и сказали, что гость к ним приехал. Она встретила полководца с чести, с радости. Обед был, может, и плоховатый, зато сидел Суворов с другом верным, трои суточки гостил Суворов у мезенцев. Пондравились ему народ северный. А солдат его до Архангельского провожал. Суворов оставил другу денег, жил он со старухой небедно, да и от него еще денег осталось.

А мезенцы-старики долго про Суворова пропевали..."

...Свое представление об истинном герое Суворов изложил в письме к своему крестнику, Александру Карачаю, названному в его честь. Еще в детском возрасте крестник Суворова был зачислен на военную службу поручиком. Суворов по этому случаю послал ему письмо-наставление. Конечно, в то время (1793 год) малолетний Карачай не мог еще им воспользоваться, но Суворов писал свое поучение в расчете на будущее. Может быть, обращение к Карачаю было для него просто поводом, чтобы изложить свое мнение об обязанностях военачальника и тем самым передать свой полувековой опыт молодому поколению. Письмо Суворова в списках ходило по рукам и тем самым приобрело литературную известность. Хотя оно и написано давно, общий смысл наставлений великого полководца не утратил своей жизненной силы и теперь.

Суворов писал: "Достоинства военные суть: отвага для солдата, храбрость для офицера, мужество для генерала, но оные должны быть руководимы порядком и дисциплиной, управляемы неусыпностью и прозорливостью.

Будь чистосердечен с друзьями, умерен в своих нуждах и бескорыстен в поведении. Являй искреннюю ревность к службе своему Государю, люби истинную славу, отличай любочестие от надменности и гордости, приучайся сызмальства прощать погрешности других и никогда не прощай их самому себе.

Обучай тщательно своих подчиненных и во всем подавай им пример. Упражняй непрестанно глаз свой - только так станешь великим полководцем. Умей пользоваться положением места. Будь терпелив в трудах военных, не унывай от неудач. Умей предупреждать случайные обстоятельства быстротой. Различай предметы истинные, сомнительные и ложные. Остерегайся безвременной запальчивости. Храни в памяти имена великих мужей и подражай им с благоразумием в своих военных действиях.

Неприятеля не презирай, каков бы он ни был. Старайся знать его оружие и способ, как оным действует и сражается; знай, в чем он силен и в чем слаб. Приучай себя к деятельности неутомимой, повелевай счастьем, один миг иногда доставляет победу. Счастье покоряй себе быстротой Цезаря, коий и средь бела дня умел своих неприятелей уловлять и окружать и нападал на них, когда и где хотел. Не упускай пресекать неприятелям жизненные припасы, а своему войску учись всегда доставлять пропитания вдоволь. Да возвысит тебя Господь до геройских подвигов знаменитого Карачая".

Образ истинного героя Суворов рисует и в другом письме - молодому офицеру П. Н. Скрипицину, служившему под его начальством и пользовавшемуся его расположением:

"...Герой, о котором я говорю, весьма смел без запальчивости, быстр без опрометчивости, деятелен без суетности, подчиняется без низости, начальствует без фанфаронства, побеждает без гордыни, ласков без коварства, тверд без упрямства, скромен без притворства, основателен без педантства, приятен без легкомыслия... проницателен без пронырства, искренен без панибратства, услужлив без корыстолюбия, решителен, убегает неизвестности.

Основательное рассуждение предпочитает он остроумию; будучи врагом зависти, ненависти и мщения, низлагает своих недругов великодушием и владычествует над друзьями своей верностью.

Он утомляет свое тело, дабы укрепить его; стыдливость и воздержание - закон его; он живет, как велит религия, его добродетели суть добродетели великих мужей. Исполненный чистосердечия, гнушается он ложью; прямой душой рушит замыслы двуличных; знается он только с добрыми людьми; честь и честность составляют его особенные качества; он любезен командиру своему и всему войску, все ему преданы и исполнены к нему доверенности. В день сражения или похода размеряет он все предлежащее, берет все нужные меры и вручает себя совершенно Промыслу Вышнего. Он никогда не отдает себя на волю случая, но, напротив, покоряет себе все обстоятельства по причине прозорливости своей; он во всякий миг неутомим".

...В книге "Дух великого Суворова" есть рассказ, как Александр Васильевич наказывал новоопределившихся офицеров из столицы. Если они являлись к нему не по форме одетыми, то он тотчас разыгрывал с ними шутку. Он начинал при их появлении кричать, делать вид, что боится их, уползал в угол и часто за стол, и просил, чтобы как можно скорее удалили от него новое странное привидение. Кто-нибудь из его офицеров уводил испугавшегося великолепно убранного молодого человека, объяснял в ближайшей горнице, что это значит, советовал оставить щегольство, переменить прическу, надеть мундир по форме. Если после этого молодой офицер входил к Суворову, тот принимал его с учтивостью, расспрашивал о чем-либо, а о происшедшем или вовсе не упоминал, или с полусерьезным видом говорил, что он прежде этого до смерти был испуган каким-то призраком...

Суворов говорил: "Я привык быть действующим непрестанно, тем и питается дух мой!" К примеру, сентиментальность и рассудочность героев произведений Жан-Жака Руссо, парализующие волю, способность к действию, раздражали Суворова, который больше всего ценил в человеке деятельное начало. Однажды во время беседы один генерал заметил, что есть прекрасные творения Руссо. "Вот, смотрите просвещенного, - отвечал Суворов, - убирайся вон со своим Руссо, убирайся!" После этого, рассуждая о зле, которое причинили религии Вольтер и Руссо, генерал воспользовался минутой, чтобы дать понять Суворову, что он имел в виду Жан-Батиста Руссо, а не Жан-Жака. "Ну вот это дело другого рода, останьтесь же, если это так!" - воскликнул Суворов...

Александр Васильевич любил все русское, внушал любовь к родине и повторял, что гордится тем, что он русский. Не нравилось ему, если кто-нибудь старался подражать французам в выговоре и манерах. Одному чтецу на французском языке он сказал: "Читай и говори по-французски так, чтобы все знали, что ты русский!"

Если Суворов знакомился близко с иностранцем, то любил называть его по имени и отчеству. В бытность его в Финляндии он имел под своим начальством генерал-майора, инженера Прево де Люмьяна, которому велел называться Иваном Ивановичем, так его впоследствии и называли.

Патриотизм его был горячий, живой. Он был родным сыном России, сердце его билось русской кровью и в соответствии с сердцем действовал разум.

Чем ярче сияла слава полководца, тем больше появлялось у него завистников и недоброжелателей, пытавшихся исказить истину. Доходило до курьезов... "Предупреждаю Вас, милостивый государь, что в 123 номере геттингенской газеты напечатана величайшая нелепость, какую только возможно сказать, - писала 4 января 1790 года Екатерина Вторая своему корреспонденту в Германии И. Г. Циммерману. - В ней говорится, что генерал, граф Суворов - сын гильдесгеймского мясника. Я не знаю автора этого вымысла, но не подлежит сомнению, что фамилия Суворовых давным-давно дворянская, спокон века русская и живет в России. Его отец служил при Петре Первом, это был человек неподкупной честности, весьма образованный, он говорил, понимал или мог говорить на семи или восьми мертвых или живых языках. Я питала к нему огромное доверие и никогда не произносила его имя без особого уважения".

...Александр Васильевич почти никогда не выпускал из рук пера, любил писать и оставил эпистолярное наследие, которому мог позавидовать любой писатель. Письма его поражают своей пронзительной искренностью, своим исповедальным характером, всем строем неподражаемой суворовской речи. Они насыщены мыслью, действием, чувством. Его страстная натура наложила отпечаток на манеру писать и говорить. "Слог его короток и мужествен, - писал первый биограф Суворова И. Ф. Антинг, - в выборе же выражений столь верен, что почти никогда написанного не меняет и не поправляет". Письма показывают, что Суворов прекрасно знал древнерусскую и церковную литературу: от библейских и богослужебных текстов до светских средневековых памятников типа "Пчелы" и "Домостроя".

Язык его писем по образности, живости и содержательности опережал современную ему прозу В них видна любовь Суворова к русским народным пословицам и поговоркам, к русской песне и хороводу Этим он обязан матери, Авдотье Федосеевне. Маленький Суворов жил до 9 лет в Москве, в доме матери, на Арбате. В его речи чувствуется московский говор, столь ценимый Пушкиным. На языке Суворова сказалось и тесное общение с солдатской средой, подавляющее большинство которой составляли крестьяне. "Красны бубны за горами", "дай синицу в руки, нежели журавля в небе", "каков поп, таков и приход", эти и другие поговорки и пословицы рассыпаны в его письмах.

Вот некоторые выдержки из писем Суворова к разным лицам, которые помогают лучше узнать его.

"Доброе имя есть принадлежность каждого честного человека, но я заключил доброе имя в славе моего отечества, и все деяния мои клонились к его благоденствию. Никогда самолюбие, часто послушное порывам скоропреходящих страстей, не управляло моими деяниями. Я забывал себя там, где надлежало мыслить о пользе общей. Жизнь моя была суровая школа, но нравы невинные и природное великодушие облегчали мои труды: чувства мои были свободны, а сам я тверд. Боже! Скоро ли возвратятся такие обстоятельства! Теперь изнываю в праздности, привычной тем низким душам, кои живут для себя одних, ищут верховного блага в сладостной истоме и, переходя от утех к утехам, находят в конце горечь и скуку... Трудолюбивая душа должна всегда заниматься своим ремеслом: частое упражнение так же оживотворяет ее, как ежедневное движение укрепляет тело" (из письма А. И. Бибикову).

"...Про меня в журналах неправедно писывали, и то давно отбило у меня вкус к журналам..." (из письма В. С. Попову).

"...Позабудем об общем деле, станем думать о самих себе - в этом вся добродетель светского человека. Ищите мудрости Жан-Жака, и Вы утопитесь в бутылке миндального молока. Ученики его станут Вас прославлять. Воздвигнут Вам гробницу над бездной ничтожества с громкой надписью "здесь лежит великий" - не знаю кто... Поль Джонс страшится варваров, служба наша ему внове, делать ничего не желает, а посему батарея - повод для проволочек или для того, чтобы сказать на мой счет, что я ничего делать не желаю. Вот тайна англо-американца, у коего вместо Отечества - собственное его благополучие. Я же как был - искренний, открытый, поздно уж мне переменяться" (из письма И. М. Рибасу).

В письме Г. А. Потемкину после победы над турками Суворов пишет: "Ваши тысячи пленных, светлейший князь! На воздухе и в воде. Они ни в какой войне уже против нас не будут. Почтенный капитан без ног, сей без рук, тот без глаз, без боку, без кожи... Остальных живых я бы раздал по рукам и сколько можно перекрестил, чтобы непрестанно убавлять магметяуров (так Суворов назвал мусульман. - Прим. ред.), которых существо не даст никогда христианству покоя... Сии исчадия сарацин век варвары будут, глупый их закон причиною".

"...Вы ищете совершенства - Вы его не найдете ни в себе, ни во мне, ни в тех, кто нас добродетельнее - оно не от мира сего!" (из письма И. М. Рибасу).

"...Истинной славы не стоит домогаться: она - следствие той жертвы, которую приносишь ради общественного блага..." (из письма И. М. Рибасу).

"Полная неопределенность вредна Отечеству и обществу, но часто служит покровом глупому министру" (из письма Д. И. Хвостову).

Особенно интересны письма Суворова к любимой дочери Наташе, или Суворочке. Начало этой переписки, дошедшей до нас, относится к 1787 году Она как нельзя лучше высвечивает душу отца... Александр Васильевич постоянно делился с дочерью известиями о своих победах, беседовал с нею вскользь и о других предметах, подделываясь к ее детскому пониманию. После Кинбурнской победы, оправившись от ран, он пишет: "Будь благочестива, благонравна, почитай свою матушку, Софию Ивановну (С. И. де Лафон - начальница Воспитательного общества благородных девиц Смольного монастыря. - Прим. ред.), или она тебя выдерет за уши да посадит на сухарик с водицей... У нас драки были сильнее, нежели вы деретесь за волосы; а как вправду потанцовали - в боку пушечная картечь, в левой руке от пули дырочка, да подо мною лошади мордочку отстрелили... Как же весело на Черном море, на лимане: везде поют лебеди, утки, кулики, по полям жаворонки, синички, лисички, а в воде стерляди, осетры - пропасть!"

В другом письме читаем: "Милая моя Суворочка, письмо твое получил; ты меня так утешила, что я по обычаю моему от утех заплакал... Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу.. Куда бы я, матушка, посмотрел тебя в белом платье! Как-то ты растешь?.. Поклонись от меня сестрицам, Божие благословение с тобой".

В третьем письме читаем: "Уж теперь-то, Наташа, какой у них (турок) по ночам вой: собачки воют волками, коровы охают, волки блеют, козы ревут... Они (турки) так около нас, очень много, на таких превеликих лодках, шесты большие к облакам, полотны на них на версту. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух - красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие; ружья у них такие большие, как камера, где ты спишь с сестрицами".

Суворочка
Суворочка

Продолжая такие детские описания событий в 1788 году Александр Васильевич пишет Суворочке о битве с турками: "...Ай да ох, как же мы потчивались! Играли, бросали свинцовым горохом да железными кеглями в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые, рука не попадайся, тотчас отрежут, хоть и голову... Прости, душа моя, Христос Спаситель с тобою".

В таком же роде продолжал Суворов переписку с дочерью всю Турецкую войну то по-русски, то по-французски, изредка по-немецки. Письма эти приобретают известность в Петербурге, их иногда цитирует сама Императрица. После рымникской победы пожалованный в графы и Русской, и Священной Римской империи, Суворов с гордостью начинает свое письмо словами: "графиня двух империй ... чуть не умер от радости, будучи осыпан милостями Императрицы... Вот каков твой папенька. За доброе сердце, чуть, право, от радости не умер..."

В письме из Молдавии Александр Васильевич пишет дочери: "У нас здесь московская зима, и я прихожу из церкви совершенно замерзший..."

В другом мы читаем: "Сберегай в себе природную невинность, покамест не окончится твое учение. На счет судьбы своей предай себя вполне Промыслу Всемогущего и ... храни неукоснительно верность нашей Монархине".

Выпущенная из Смольного института в 1791 году и пожалованная во фрейлины, дочь Суворова была помещена сначала во дворце, около Императрицы. Этот знак особой милости и внимания Екатерины к знаменитому полководцу произвел на него совсем не то действие, на которое рассчитывали. Под разными предлогами, которые сводились к желанию отца видеть около себя дочь после долгой разлуки, Наташа через некоторое время перешла в родительский дом. Государыня, конечно, не стала настаивать на своем, уступила, но этот поступок Суворова не мог не затронуть ее самолюбие, тем более, что задевал придворные круги вообще, выказывая им пренебрежение.

Что заставило Суворова поступить так? Сильная антипатия ко всему придворному, разжигаемая опасениями на счет дочери. По своей натуре, по вкусам Суворов не был человеком придворным. Он не мог приспособиться к требованиям придворного быта, так что постоянно получал при дворе уколы, даже раны. Впоследствии он говорил, что в домашней жизни бывал ранен гораздо больше, чем на войне, а при дворе еще чаще, чем дома. Поэтому, не избегая двора в силу необходимости, но не находя в себе ничего с ним общего, он вооружился сарказмом и сатирою и щедро расплачивался ими за наносимые ему удары, уже нимало не скрывая антипатии к своим недоброжелателям и их среде.

Его саркастическое антипридворное настроение особенно развилось в последние 10 лет его жизни. Перед производством в генерал-аншефы он, например, стал однажды почтительно раскланиваться с одним из придворных истопников, и когда ему заметили, что это служитель самого низшего разряда, Суворов отвечал, что сегодняшний истопник может быть завтра Бог знает кем. Он открыто говорил, что генералы бывают двух категорий - одни генералами родятся, другие делаются: первые видны в пороховом дыму, на полях сражений, последние отличаются на паркете, перед кабинетом, в качестве полотеров. "А мундир на тех и других одинаковый", - прибавлял он с усмешкой.

Оставляя дочь на попечении своего племянника, Д. И. Хвостова, Суворов приказал ему всем внушать, что Наташа еще дитя (ей было тогда 16 лет) и еще года два или три не будет ничьею невестой. Беспокоясь о целомудрии дочери, Суворов излагает Хвостову целую систему надзора, не зная меры в своих опасениях. Он советует стеречься такой-то дамы, сын которой лазил через потолок к горничной Маше, опасаться "просвещения" другой. Со сжимающимся сердцем Суворов приказывает готовить Наташу к балам, к спектаклям и прочей светской жизни: "бедная Наташа, не обольстись успехами!" Хвостову дается подробное наставление, в котором, между прочим, говорится, что Наташу ничем из Жан-Жака Руссо не просвещать, на всякий соблазн иметь бдительное око, никого из молодежи ей у себя не принимать, кто подойдет к руке - полтора шага назад. Проводить время в благочестии и благонравии, отчуждаясь от людского шума и суеты, занимаясь чтением, рукоделием, играть, бегать, резвиться, избегать праздности.

Вот одно из наставлений Наташе в письме за 1791 год:

"...Помни, что вольность в обхождении рождает пренебрежение; берегись его; привыкай к естественной вежливости, избегай подруг, острых на язык: где злословие, там, глядишь, и разврат. Будь сурова и немногословна с мужчинами, а когда они станут с тобой заговаривать, отвечай на похвалы их скромным молчанием. Уповай на Провидение. Оно не замедлит упрочить судьбу твою... Я за это ручаюсь..."

Не забывал Александр Васильевич наставлять дочь и непосредственно, напутствуя ее вступление в жизнь собственным примером. "Будь непререкаемо верна великой Монархине. Я ее солдат, я умираю за Отечество... Смелым шагом приближаюсь я к могиле, совесть моя не запятнана, мне 60 лет, тело мое изувечено ранами, и Бог оставил меня жить для блага государства... Избегай людей, любящих блистать остроумием, по большей части это люди извращенных нравов... Будь сурова с мужчинами и говори с ними немного... Если случится, что тебя обступят старики, показывай вид, что хочешь поцеловать у них руку, но своей не давай".

В письме к Н. И. Салтыкову Суворов пишет: "...Ни о женихе, что рано, ни о богатстве, ни о светских просвещениях моей дочери не мыслю, но об одном целомудрии. Не она, но оно дороже мне жизни и собственной чести".

Александр Васильевич не был счастлив в семейной жизни. Его супруга. Варвара Ивановна, была красивой светской женщиной (сохранившиеся портреты подтверждают отзывы современников о ее красоте), любившей общество. Суворов же, напротив, не принадлежал ни обществу, ни себе, ни жене. Он был воин, подвижник. Она же не поняла своего жребия быть женой и другом гениального полководца. После этого неудачного брака, Суворов остался одинок.

Вся нежность его солдатского сердца принадлежала дочери. Сколько ее в таких задушевных словах: "помни меня, как я тебя помню", "как будто мое сердце я у тебя покинул", "молись Богу, чтобы мы с тобой увиделись", "знаешь, ты мне мила, полетел бы в Смольный на тебя посмотреть, да крыльев нету", "смерть моя для Отечества, жизнь моя для Наташи".

Живя в своих вотчинах, Александр Васильевич заботился о своих крестьянах, входил в положение каждой крестьянской семьи, помогал деньгами женихам, которые сами искали с его помощью невест, поднимал на ноги бедняков, отучал мужиков от пьянства и лени. Словом, показывал себя добрым делателем и отцом-попечителем для своих крестьян. Книга "Генералиссимус Суворов. Жизнь его в своих вотчинах и хозяйственная деятельность", (издание Н. Рыбкина, М., 1874 г.) дает богатый материал на этот счет.

К примеру, Суворов поощрял многоплодие в крестьянских семьях, даже придумал нечто вроде премий или наград за рождение детей. Кухмистеру Сидору с супругой приказано было выдавать провиант на детей: до пятилетнего возраста - половинный, а после того - полный, как взрослым, на каждого новорожденного - по рублю единовременно, "для поощрения детородства". Полякову, за многоплодие, куплена и подарена хорошая господская шляпа, хозяйке его - хороший кокошник. Делалось это не в виде единичных случаев, а часто.

В приказе по селу Ундол за 1785 год написано Суворовым: "...Вдовцам Клюеву, Борисову и Куркину надлежало бы первее всего жениться. Того ради женить их миром... Женить их выводом девиц из чужих деревень, дать им денежную подмогу миром. А господская моя подмога известна - 10 рублей каждому. На сих основаниях поступать и впредь в браках: ибо Богу не угодно, что не множатся люди. Не весьма взирать на богатство, понеже у Бога богатый оскудеет, а скудный обогатеет. Я посему строго впредь взыскивать буду. В этом особливо иереям, как отцам духовным, не токмо увещевать, но решать и утверждать".

Также Александр Васильевич наблюдал, чтобы уход за детьми был правильный. Он очень любил "ребяток". В одной из своих записок он приказывает крестьянскому сходу крепко смотреть за нерадивыми отцами и не дозволять младенцев, особенно в оспе, носить по избам, "отчего чинится напрасная смерть".

В одном из приказов он пишет: "Ундольские крестьяне не чадолюбивы и недавно в малых детях терпели жалостный убыток, это от собственного небрежения, а не от посещения Божия, ибо Бог злу не виновен... Сие есть человекоубийство, важнее самоубийства; порочный, корыстолюбивый постой проезжих тому главной, причиной, ибо в таком случае пекутся о постояльцах, а детей не блюдут".

Впрочем, его человеколюбие не ограничивалось детьми, а вообще распространялось на бедствующих и неимущих, если не пороки привели их к несчастью. Неимущим крестьянам он приказывает помогать всем миром, решая это дело сообща, при священнике. Разрешая в известных местах рубить и валить лес для пожогов и пашни, он велит "удовольствовать прежде скудных, а засим уже достаточных, совместным рассмотрением, при священнике".

На этом же основании он запрещает торговать солью перекупщикам, а покупать ее велит миром и делить купленную соль в самый день ее привоза. Уважая и поддерживая постоянно значение добрососедства, Суворов, однако, зорко следит за злоупотреблениями богатых и влиятельных людей, оберегая от них бедняков и убогих. Он приказывает общине помогать старым и увечным вдовам, не позволяя им нищенствовать, и дает иногда пособие от себя.

Домик А.В.Суворова в Кончанском
Домик А.В.Суворова в Кончанском

В селе Кончанском проживало много лет кряду шесть человек инвалидов-солдат, они получали по 10 рублей в год, имели от помещика жилье и некоторое содержание натурой. Не забывает Суворов прежнюю службу даже 4-х своих лошадей. В приказе Суворова по одной из вотчин значится: "...Крестьяне деревни Федорихи (двое), хотя исполняют таинства и обряды, но держатся суевериев, раскольнических правил, проклятых святыми отцами. Если правда, высечь их в мирском кругу розгами, как глупых ребятишек. Если же будут являться бродяги, кои станут совращать в раскол, то их ловить и метлами и вениками выгонять миром вон за свою межу".

Суворов прибегал и к наказаниям особого рода. У крестьянина Калашникова умерла от оспы малолетняя дочка, и отец при этом сказал: "Я рад, что Бог ее прибрал, а то она нам связывала руки". По этому поводу Суворов приказывает: "Калашникова при собрании мира отправить к священнику и оставить на три дня в церкви, чтобы священник наложил на него эпитимию. Старосту за несмотрение поставить в церковь на сутки, чтобы он молился на коленях и впредь крепко смотрел за нерадивыми о детях отцами".

Встречается даже такой случай: двое крестьян были изобличены во лжи, Суворов приказывает взять с одного 5, а с другого 10 копеек и отдать в церковь. Ложь и лесть он преследует постоянно, в градации пороков они занимают, по его понятиям, чуть ли не первое место, ибо под ними он подразумевает крайнюю людскую испорченность.

В трех из имений Суворова находились при усадьбах барские дома, которые были барскими только по назначению, но не в смысле комфорта и тем более роскоши. Лучше других был дом в Ундоле, но это случилось против воли Суворова. Он назначил на постройку дома 200 рублей, но когда ему стали доказывать, что такой малый домик неприличен для "его фамильной особы", Суворов согласился на большую сумму.

Постоянной заботой Суворова были церкви. Значительная часть оброков шла на исправление старых церквей и сооружение новых. В новгородском имении, в Сопинском погосте, строилась каменная церковь и строилась долго, хотя Суворов и торопил строительство, но она при его жизни так и не была окончена. Воздвигалась также небольшая деревянная церковь святого Александра Невского в Кончанском, в господском саду. Параллельно с заботами о церковных зданиях, утвари и вообще благолепии, отдавались распоряжения о помещениях для причта и его содержании.

Давая распоряжения по постройке церкви в селе Рождествено Суворов писал следующее:

"На Рождественской Божией церкви на главах крестам должно быть самой первой работы и драгоценно позлащенным для прочности на обычай городовой, но без полулуниев. Что касается до глав:
1) В Сергиевской лавре позлащена только большая глава и малая на колокольне, прочие зеленые.
2) В Хотькове монастыре главы обиты белою жестью.
3) Есть инде чешуйчатые, выбитые железные главы и вызолоченные. Оне кажутся мне не так прочны. Я только упоминаю о том, но держусь более Троице-Сергиевского примера. Согласись о том со священником, а он для лучшего посоветуется со своими приятелями... чтобы была самая густая, прочная позолота, т.е. на 100 лет..."

Остались воспоминания 94-летнего крестьянина села Ундол Димитрия Гавриловича Локтева, который вспоминал, как он мальчиком постоянно вертелся около барской усадьбы, получал от Суворова разные лакомства, бегал по поручениям и время это вспоминал не иначе, как со слезами.

"Не один я, - говорил Локтев, - а нас мальчишек множество бегало на барский двор целой стаей... Перед домом был балкон, где ходил иногда Александр Васильевич и как бывало завидит нашу ватагу, то и прикажет бросить нам деньги и пряники. У нас всегда из-за пряников шла свалка. Когда прислужники станут разнимать нас и толкать, то барин приказывал разбираться бережно с нами... Гору на масляницу у дома его устраивали: и гости, и сам Суворов катался по льду на коньках. Угощал он всех нескупо. Но сам не любил много пить, и пьяных не терпел. Даже зимой приказывал поливать водой у колодца таких крестьян, кои шибко загуливали.

От холодной воды, говорит, хмельное скорее пройдет и дольше этот человек стыд и муку будет помнить, ежели чем его высечь розгами. Коли горячее любишь, то и к холодному будь способен. Поэтому пьянства не было при нем, а если и случалось кому в праздник подгулять, то укрывались от его взора.

В иную пору, особливо летом, и гости Суворову были не в радость. После стола поведет иной раз всех гостей на Конылкино (так у нас лес прозывается), а сам спрячется в рожь и пригрозит жнеям - вы-де не сказывайте, что я тут отдыхаю, а говорите, когда искать будут, что вы не видали. Да видно, когда с которыми господами не хотелось ему вести и речей, таких он заставлял петухом петь или собакой лаять... Случалось и то, когда стол с гостями ему приготовят, а он уйдет на берег реки Клязьмы, облюбует там место и поведет гостей туда, и все кушанья за ним повезут на зеленый лужок, да там и пируют. Что, говорит, в комнатах сидеть, когда лето; хорошо на воздухе, и по реке места привольные...

...Такой был человек чудный, да приятный. Дед мой Андрей Филатов более 10 годов был у него бурмистром и все старался, а иной раз и дед не угодит...

...Наступила перед Святой ( Пасха. - Прим. ред. ) ростополь, и речка Ундолка широко разлилась. Дед смекнул дело и купил за 10 р. новую лодку, чтобы барин мог на ней переправляться в церковь. Увидал барин лодку и спрашивает, где взял? - Купил, батюшка, за 10 рублей. - Сожги, говорит, лодку и вот получи твои 10 р., чтобы я лодки и не видал, а мне для переправы поставь чан порожний из винокурни и канат утверди с берега на берег. Дед живо устроил все, и барин весь праздник переезжал речку в чану. Случилось, у него в доме наехали офицеры на тот раз, он и их в этой посудине в церковь преблагополучно доставлял. Военному, говорит, надо на всем уметь переплывать реки, и на бревне, и на доске, а лодка, говорит, баловство одно! И как это в те поры забавно было смотреть, когда в чан вспрыгнет и стоя едет в нем через речку.

В большой своей горнице в Великий пост пол прикажет, бывало, барин, усыпать песком, наставит там елок и сосен. Как лесок сделают, и потом ящики с кормом поставить здесь велит, и напустят туда скворцов и всякой мелкой птицы. Так до Святой и живут там оне, как в саду, а в великий праздник, когда станет потеплее, их, бывало, и выпустят на волю. Оне, говорит барин, промахнулись, рано прилетели, и на снегу им было взять нечего... Вот теперь пока до тепла здесь у меня и проживут на елках...

...Именитый был человек, и выслуги его были большие, а от почета бегал. Вотчина наша проводы ему хотела сделать и крашеный хлеб из Москвы достала, чтобы поднести ему на прощанье. Узнал он про это и уехал из села тайком, ночью... так ни с кем и не простился. А вот тут у нас в 3 верстах есть село Язви к. Оно было вотчиной тогда генерала Балка. Как этот Балк честил ( уважал, оказывал честь. - Прим. ред. ) нашего барина, для него гостей собирал и с ними на крыльце ждал приезда его, чтобы встречу ему сделать, и все без него за стол не садились; не полюбилось Суворову это. За полверсты от дома Балка он сошел с коляски, пошел в обход полями и через заднее крыльцо вбежал в дом хозяина, и начал всех гостей и Балка звать из окна в горнице. Тут все и догадались, как и для чего он тайком в дом попал...

Ходил Суворов скоро, так что не многие за ним поспевали в ходьбе. Каждое утро полосам и деревням больше 10 верст пройдет... Старики тоже сказывали, что ранее всех барин вставал на селе и сам будил мужичков летом на работу. Он дивился все, что у нас поздно на работу крестьяне выезжают. Нельзя, говорит, спать мужику долго, поле проспит, покос проспит и все именье потеряет... Коли хочешь жить и хлеб иметь, то работай проворно, заботу имей большую и время береги...

Когда Суворов пошел из Питера в турецкую кампанию, то писал к старикам сюда в вотчину и прощался с ними. Все свое имение в Ундоле приказал продать, сбрую, лошадей, посуду и все деньги употребить на церковную утварь. При нем и каменный придел Сергию поставили. На хорошие дела денег не жалел и милостив был всегда. Бурмистр у него Гаврила Запоин весь оброк однова (однажды. - Прим. ред.) промотал, и то только сменил его, а больше ничего не сделал. Наша, говорит, ошибка, коли поставили мы в начальники непутящего человека". Таковы простые рассказы Локтева.

Может быть кто-то соблазнится и осудит Суворова (что было уже и при его жизни) за те странности и чудачества, которые, по-видимому, никак не идут к его серьезному лицу. Действительно, обливать пьяных холодной водой, переезжать реку вместо лодки в каком-то ушате, заводить в доме квартиры для птиц, даже добиваться от лакеев изучения французской грамматики - более чем странно на первый взгляд. По первому впечатлению некоторые легко принимали оригинальность этого человека за блажь или непростительное ребячество.

Все сведения о Суворове приводят к одному убеждению и заключению, что Суворов был велик и в мелочах, и в трудах службы, и в деревне на отдыхе, что в оригинальных его поступках заключался или великий ум, или прекрасное сердце. Все его странности при дальнейшем обсуждении и знакомстве с веком, в котором он жил, уже не кажутся странностями. Первое впечатление проходит и сменяется убеждением, что Суворов именно так и должен был действовать в той среде, куда он попал по жизненным обстоятельствам. На первый взгляд, поливание гуляк холодной водой было жестокосердием. Но требуется вспомнить, что ундольцы были геркулесами, которые и на 95-м году жизни не знали, как Локтев, ни перчаток, ни сапог, и поднимали в эту пору жизни тяжести до 3 пудов. Им нужны были сильные уроки. Гонитель пьянства приговаривал: "Если любишь горячее, то будь способен и к холодному". Такой простой прием был удобнее розог и денежных штрафов. Если же от гостей требовался собачий лай, или сам хозяин убегал от них, то значит они наводили на него тоску. От докучливого и пустого гостя всякий хозяин не прочь убежать!

Позднее, когда осыпанный почестями, в звании фельдмаршала, Суворов вдруг был послан в новгородские вотчины как бы в изгнание, он уже не собирал много гостей. И лета, и превратности судьбы, и сама душа влекли его к уединению, и наезды гостей стали для него невыносимы. Хотя соседние владельцы и понимали, что он в немилости, однако порывались к нему и притом иногда большими компаниями. Однажды в один из таких приездов Суворов принял гостей ласково, но продержав до вечера рассказами о баталиях, угостил, наконец, всю компанию водкой и редькой, и при этом произнес громко: "Помилуй Бог, как хорошо всякому закусывать редькой с постным маслом!" После этого, как говорит предание, больших собраний у Суворова не было, и наезды соседей толпами не повторялись.

По-видимому, и птичья горница была не блажью и не ребячеством Суворова, а потребностью прекрасной души окружать себя Божиими созданиями, лелеять их, любоваться ими.

Ни польские, ни французские историки не щадили красок для изображения лютости и зверств Суворова. Представляли его каким-то варваром, рожденным для истребления всего живущего. Между тем, как он берег от стужи птиц! Не только иностранцы, но и некоторые русские подвиги и успехи Суворова приписывали или слепому счастью, или считали их результатом честолюбия и черствости натуры.

Большая часть писателей не понимала и сейчас не понимает Суворова. Когда они быстрые его успехи приписывали счастью, Суворов говорил: "Сегодня счастье, завтра счастье, помилуй, братец, надобно сколько-нибудь и ума!"

Главная же ошибка иностранцев в мнении о Суворове происходит от того, что они вовсе не знают России и характера русского народа.

Фукс пишет, что, распечатав однажды пакет на имя генералиссимуса, нашел на него пасквиль, в котором он был оболган. Называли его варваром, одетым в окровавленную львиную кожу, вандалом и прочее. Долго колебался он, донести ли о сем князю. Наконец решился и прочитал ему. Тот расхохотался и сказал: "Ох, какое слабое оружие якобинизма! Нельзя ли напечатать эту бранную бумагу? Она посмешила бы публику". И показал, что он выше всех насмешек и ругательств.

И все же он сердился, когда в периодической печати ложно увеличивали его войско, а неприятельское уменьшали. Он говорил: "У этого наемника-историка два зеркала: одно увеличительное для своих, а уменьшительное для нас. Но потомство разобьет вдребезги оба, и выставит свое, в котором мы не будем казаться пигмеями!"

Гениальный Суворов с поразительной точностью видел и понимал, что происходит во Франции и кто виновник всех преступлений и бед французского народа.

Представленный Суворову на следующий день по взятии Измаила (11 декабря 1790 года) Ланжерон получает любопытный прием:
- Где Вы получили этот крест?
- В Финляндии, у принца Нассаусского.
- Нассаусского? Нассаусского? Это мой Друг!
Он бросается на шею Ланжерона и тотчас же:
- Говорите по-русски?
- Нет, генерал.
- Тем хуже, это прекрасный язык!
Он начал декламировать стихи Державина, но остановился и сказал: "Господа французы, вы из вольтерианизма ударились в жан-жакизм, затем в миработизм, и это конец всего!"

Суворов прекрасно понимал, какие цели преследует Великая французская революция, в чем ее подлинная сущность и значение.

В 1794 году он не перестает жаловаться на бездействие, в котором его оставляют, вместо того, чтобы послать сражаться с французскими цареубийцами. В 1795 году Суворов пишет письмо генералу де Шаретту, предводителю вандейского мятежа против республики, вспыхнувшего в 1793 году и охватившего значительные массы крестьянства:

"Привет тебе, герой Вандеи! Славный защитник веры твоих отцов и престола Государей твоих. Бог брани да блюдет тебя во всякое время, да направит руку твою сквозь полчища многочисленных врагов твоих, кои по единому мановению перста сего Бога-мстителя падут рассеяны, яко лист, ветром Севера отторженный.

И вы, бессмертные вандейцы, верные хранители чести французов, достойные сподвижники Героя, предводительствующего вами! Восстановите храм Господа и престол Государей Ваших, нечестивые да погибнут, и след их да изгладится с лица земли; тогда мир благодетельный да возродится, и древний стебель лилии (символ французских королей. - Прим. ред.), бурею преклоненный долу, да восстанет посреди нас блистательнее и величественнее, нежели прежде.

Доблестный Шаретт! Честь французских рыцарей! Вселенная исполнена имени твоего, изумленная Европа созерцает тебя, а я восхищен и шлю тебе привет. Бог избрал тебя, как некогда Давида для наказания Филистимлянина (Суворов имеет в виду победу Давида над Голиафом. - Прим. ред.). Благоговей пред волей Его. Лети, руби, рази - и победа последует стопам твоим.

Таковы суть желания воина, коий поседел на поле чести. Вверил он себя Богу брани, и Тот неизменно венчал его победой. Слава Господу, ибо Он есть источник всякой славы! Слава тебе, ибо ты Ему любезен. А. Суворов".

Французский эмигрант маркиз Дюбокаж, служивший у Суворова, в своих воспоминаниях приводит подробности написания письма Шаретту: "Однажды в Варшаве на параде Суворов подходит ко мне, берет меня за руку и, отведя в сторону, говорит мне: "Петр Гаврилович, слушай, брат, я хочу писать к Шаретту, ты ему скажешь, что я дивлюсь ему, что я его поздравляю! Слава Богу, честь ему..." Потом, сделав несколько вопросов касательно его, окончил так: "Если ему удастся, то он будет великим человеком". Но, кажется, он не совсем верил в успех, потому что вечером он спросил меня, каким образом я могу доставить письмо. Я ответил, что Шаретту весьма лестно будет получить его чрез русского офицера, и так как это поручение сопряжено с опасностью, то это мое дело. Он задумался, потом сказал: "Я не хочу тебя посылать, потому что не предвижу ничего прочного в Вандее, каждую минуту можно ожидать его погибели".

"Знаешь, - сказал Суворов Дюбокажу, - отчего якобинцы торжествуют во Франции? Потому что их воля тверда и непреклонна, а вы не умеете желать. Чтобы иметь успех, надо иметь силу воли".

...Когда Император Павел провел полную реформу военного быта и завел прусские военные порядки, Суворов говорил: "Русские прусских всегда бивали, чего же тут перенимать!" Получив палочки для меры солдатских кос и буклей, он сказал: "Пудра не порох, букли не пушки, коса не тесак, я не немец, а природный русак!" Слова эти привели к разрыву между Императором и фельдмаршалом. Суворов получил отставку.

Оставление военной службы Суворовым все считали невозвратимой утратой, имя его уже успело сделаться священным для русской армии, не все служили под его начальством, но все его знали, и для всякого он был предметом восторженного поклонения. Громко гремело его имя по всей России, отставка и ссылка еще усилили к нему симпатии и сочувствие, кроме высших служебных слоев, где было немало его завистников и врагов. На юге, где Суворов командовал последнее время, воспоминание о нем жило самое свежее. Солдаты не знали, где он находится, жив ли, здоров ли, но каждый вечер, приходя в сборные избы за получением приказаний, толковали о нем и творили по нем молитву.

Из донесений Николева, приставленного к Суворову в качестве надсмотрщика, видна жизнь Суворова в Кончанском во время опалы. Он вставал за два часа до рассвета, пил чай, обливался водой, на рассвете шел в церковь, где стоял заутреню и обедню, причем сам читал и пел. Обед подавался в 7 часов, после обеда Суворов спал, потом обливался, в свое время шел к вечерне, после чего обливался раза три и ложился спать. Скоромного он не ел, был весь день один и разговаривал лишь со своими людьми, несколькими отставными солдатами.

Часто посещал Суворов крестьянские дворы, бывал на венчаниях и крестинах, ласкал крестьянских ребятишек и принимал участие в их играх. Однажды он играл с крестьянскими подростками на кончанской улице в бабки, тут его застал какой-то гость, который не сумел скрыть своего удивления. Суворов объяснил, что в России развелось очень много фельдмаршалов, делать им нечего, и потому приходится играть в бабки.

Со слов отца Федора (Попова), священника села Сопин, расположенного в трех с половиной верстах от Кончанского, записаны воспоминания о том, как он пешком ходил служить в церковь, как Суворов сам звонил в колокола и служил дьячком. После службы он приглашал отца Федора к себе в дом и угощал. Суворов, по словам священника, часто играл с кончанскими ребятишками в бабки и козлы, любил оделять их пряниками. Девицам и бабам дарил платки, пояса, мужиков умеренно угощал водкой, потому "кончанские мужики народ до сих пор трезвый и зажиточный".

Видя для себя закрытой практическую деятельность, Суворов решает уединиться в монастыре. "Со стремлением спешу предстать чистою душою перед Престолом Всевышнего", - говорит он в одном письме, а в другом пишет: "Усмотря приближение моей кончины, готовлюсь я в иноки".

Переходя от слова к делу, он пишет в декабре 1798 года Государю:

"Ваше Императорское Величество, всеподданейше прошу позволить мне отбыть в Нилову Новгородскую пустынь, где я намерен окончить мои краткие дни в службе Богу. Спаситель наш один безгрешен. Неумышленности мои прости, милосердный Государь". Под прошением подпись: "всеподданнейший богомолец, Божий раб".

Наступил 1799 год. Суворов ожидал ответа Государя... Но судьба готовила ему Итальянский поход. Получив царский рескрипт, полководец отслужил молебен в сельской церкви и стал собираться. О предстоящей поездке он высказался в свойственной ему манере: "Служил за дьяка, пел басом, а теперь поеду петь Марсом".

В армии весть о назначении Суворова главнокомандующим произвела ошеломляющее действие, особенно воодушевлены были войска, которые назначались на войну. В высшем петербуржском обществе, где ютились недоброжелатели и завистники Суворова, все как будто преобразилось. Все повалили к нему с поздравлениями и приветствиями. Любезностям, комплиментам не было конца, но Суворов помнил прошлое, различал людей, и многим из его новообъявившихся поклонников пришлось с притворной улыбкой ежиться под его иронией и сарказмом.

В числе явившихся на поклон был и Николев. Александр Васильевич не мог оставить без внимания появление своего бывшего врага. Он назвал Николева "первым своим благодетелем" и велел посадить его "выше всех". Слуга Суворова поставил стул на диван, и Николеву ведено было сесть на это действительно "высокое" место при громком смехе присутствующих.

Суворов выехал из Петербурга и по дороге сделал остановку в Митаве, в замке герцога. Желающих представиться Суворову в приемном зале собралось великое множество. Отворилась дверь, выглянул Суворов, босой, в одной рубашке и сказал: "Суворов сейчас выйдет!" и скрылся. Весьма скоро, через минуту, он появился снова, но уже в полной форме и сделал прием.

"Выходка" эта имела целью показать, что он еще бодр и расторопен, вопреки носившимся слухам о его старости и дряхлости.

Император Павел Первый велел молодому графу, 15-летнему сыну Суворова Аркадию ехать в Италию к отцу. Он сказал: "Учись у него, лучше примера тебе дать и в лучшие руки отдать не могу". Характерно, что и своего сына Великого князя Константина Павловича Государь также отправил к Суворову.

Император Павел I возлагает на фельдмаршала графа Суворова большой крест Св. Иоанна Иерусалимского 1799 года
Император Павел I возлагает на фельдмаршала графа Суворова большой крест Св. Иоанна Иерусалимского 1799 года

В апреле 1799 года Александр Васильевич писал в письме М. Меласу, генералу австрийской армии: "Италия должна быть освобождена от ига безбожников и французов: всякий честный офицер должен жертвовать собою для этой цели..."

..."Чудачества" Александра Васильевича шли своим чередом. Меласа он часа по два держал, рассказывая ему про русскую масляницу, про блины, передавал ему эпизоды русской деревенской жизни, учил произносить трудные русские слова. Мелас хлопал глазами, пыхтел, потел, пока, наконец, вырывался из этой "пытки". Состоящий при нем Фукс попал однажды под боевой огонь в каком-то сражении и, чтобы избавиться от подобных вещей на будущее время, сознался Суворову, что боится. "Не бойся ничего, - сказал Суворов, - держись только меня, я ведь сам трус". Все подобные шутки практиковались почти исключительно на людях, в обществе, за столом.

В кабинете же, за деловыми занятиями Суворов являлся совсем другим человеком, и разве только "немогузнайство" или что-нибудь равносильное могло вызвать какую-нибудь "выходку". Если он диктовал приказания, исполнитель не смел вымолвить ни слова, при докладах также надлежало держать ухо востро и быть крайне внимательным. Только приспособившись ко всем требованиям Суворова, лица, состоящие при нем, приобретали уверенность в себе, не боялись своего начальника и даже во многих отношениях "вертели" им по своему усмотрению...

Французские войска занимали в то время большую часть Итальянского государства, принадлежащего тогда австрийцам. Австрийцы несколько раз пытались выгнать французов из Италии, но каждый раз терпели поражение. Французы воевали хорошо, драться с ними было гораздо трудней, чем с турками и поляками. Австрийцы считали, что хорошо будет, если удастся не пустить французов дальше, а о наступлении на земли, занятые ими, и не мечтали.

Когда Суворов проезжал через Вену, ему так и было указано. В Вене наперед написали, как воевать и что делать, и приказали Суворову исполнить все, как написано. Суворов посмотрел на этот план и сказал, что, когда он приедет в Италию - видно будет, что делать. Когда Суворов приехал к армии в Верону, он в первый же день, когда ему представлялись генералы, сказал старшему из них: "Пожалуй-ка мне два полчка пехоты, да два полчка казаков". Те, кто знал Суворова, поняли, что завтра начнется наступление. Дело зашевелилось по-суворовски, так, как австрийцы и не привыкли. 4-го апреля Суворов приехал, 5-го - по всем австрийским полкам были разосланы русские офицеры, чтобы, разъяснить австрийцам суворовскую "Науку побеждать".

8 апреля армия выступила в поход, 9-го апреля уже была одержана маленькая победа, а 16-го французские войска были наголову разбиты при Адде и рано утром 18-го победоносные русские и австрийские войска, в первый день Светлого Христова Воскресения вступили в главный город этой части Италии - Милан. Здесь Суворову была устроена торжественная встреча по случаю его приезда.

Интересно, что Суворову в Милане был оказан такой же блестящий и шумный прием, как три года назад Бонапарту, и, конечно, значительная доля восторженно встречавших состояла в обоих случаях из одних и тех же людей. Так возбудительно действовало увлечение утопической свободой, равенством и братством, потом - разочарование, как следствие несбывшихся надежд и ожиданий.

Но Суворов прибыл в Италию не праздновать, а выгонять безбожных французов, и он не мешкая двинулся вперед.

Французы собрали большие силы на реке Требии под начальством талантливого генерала Макдональда и стали теснить австрийцев. Это было в начале июня. Стояла страшная жара. Солдаты спешили на выручку, делая по 45 и более верст в сутки. Когда австрийцы отступили в полном беспорядке, прибыл Суворов с четырьмя казачьими полками. Шестидесятидевятилетний фельдмаршал был бодр и свеж. Он взял у донского генерала Денисова 4 полка своих любимых казаков, которых он считал незаменимыми впереди войска и кинулся с ними на полки Домбровского. Эти полки состояли из поляков, ненавидевших Суворова еще за Прагу Они решили умереть, но не быть побежденными. Казаки, несмотря на крайнюю усталость, налетели на французов, опрокинули Домбровского. Суворов приказал подбегавшим к месту боя русским полкам сейчас же вступать в бой, не ожидая отставших.

Русские вызвали вперед песенников и кинулись в штыки на французов. Суворов, верхом на казачьей лошади, разъезжал впереди всех и постоянно приговаривал: "вперед, вперед, коли!"

Но французы держались стойко. Бой не утихал до вечера. Макдональд отступил от русских и решил отдохнуть, с тем, чтобы дать новый бой. Но Суворов думал иначе. Как ни были утомлены его солдаты, он приказал снова наступать на французов. Бой был еще упорнее, чем накануне. Из 3000 поляков, бывших у Домбровского, едва осталось 300 человек. Жара была так сильна, что даже легко раненые умирали от зноя и жажды. Солдаты дрались до полной темноты, но им не удалось сломить упорства Макдональда.

Суворов нашел достойного противника. Он , приказал продолжать бой снова. 8 июня бой был страшный. В одном месте пять русских батальонов дрались против пятнадцати французских, и, наконец, стали сдаваться и отступать. Было очевидно, что русских слишком мало, и что они не смогут сломить сплошные стены французских солдат.

Измученный трехдневным боем, зноем и жаждой, Суворов услышал доклад генерала Розенберга о том, что войска не в силах более сражаться и надо отступать. Следом за Розенбергом, то же доложил и Багратион. "Отступление невозможно, - сказал Суворов, - извольте держаться крепко и ни шагу назад". Он вскочил на коня и поскакал к полякам. Он застал батальоны Розенберга в полном отступлении. Тогда он закричал: "Заманивайте, ребята, заманивайте, шибче, бегом". Солдаты, услышав голос любимого главнокомандующего, ободрились. Потом Суворов скомандовал "стой!" и повел войска снова в атаку. Усталость солдат пропала. А Суворов уже скакал дальше к полкам Багратиона. Атака возобновилась с новой силой.

Несмотря на свои 69 лет, Суворов уже не оставлял боя. От русских он прискакал к австрийцам и их ободрил веселым, зажигательным криком "вперед". Французы были сломлены!

Весть о победе разнеслась повсюду. Как некогда имя Суворова было страшно для турок и поляков, таким оно сделалось и для французов. Почти вся Италия была освобождена от французов.

Государь Император пожаловал Суворову титул князя Италийского.

Поистине удивительно, как Господь сохранял жизнь Суворова. Во всех боях он оставался жив. Однажды, пишет Фукс, намеревались отравить его ядом. Так, в городе Александрии, в доме одного маркиза, у которого граф квартировал, поднесли ему блюдо. Он взглянул на него и на того, кто принес. Тот побледнел, затрясся и тотчас с блюдом исчез. После подали ему какое-то мороженое, но он отказался со словами: "Это нас не удивит: мы из земли мороженой, но с теплыми сердцами". Этого мороженого никому, кроме него, не подносили, и тотчас же унесли...

Суворову предстояло еще разбить французов у Нови. Австрийцы отказались атаковать французов, говоря, что это немыслимо. Но Суворов приказал атаковать. Городок Нови лежит на склоне крутых гор. Оттуда французские пушки палили по русским солдатам, которые карабкались по неприступным кручам. Солдаты не могли выдержать ужасного огня, дрогнули и повернули назад.

Доложили Суворову. Он вскочил на лошадь и прискакал к отступающим солдатам. "Молодцы, ребята, - закричал он им, - заманивай, спасибо, что догадались", потом остановил батальон: "теперь пора назад, ребята, и хорошенько их!"

Полки кидались на врага, но отбитые, поворачивали снова. Один Бог ведает, что делалось в душе у старика фельдмаршала. Первый раз в жизни ему при шлось дать отбой и сражение прекратилось. Войскам приказано было отдыхать. Было послано за подкреплением. По прибытии его Суворов приказал снова начать атаки. Они были ужасны, и французы вынуждены были отступить.

Генерал Моро пытался остановить бегство своих войск, но тщетно. Италия была освобождена...

За время Итальянского похода союзники за четыре месяца 1799 года под предводительством Суворова выиграли 10 сражений, разгромили в них превосходящие силы лучших полководцев Наполеона - Макдональда, Моро, Жуберта, покорили 25 крепостей. Французы потеряли убитыми 25 тысяч человек, союзные войска - только 8 тысяч.

Суворова уже нечем было наградить, он все имел. Тогда Государь приказал, чтобы все войска даже в присутствии его самого отдавали Суворову такую же честь, как Государю, т.е. преклоняли перед ним знамена. "Достойное достойному", - писал он Суворову.

Австрийцы изменили союзу и покинули 30-тысячные войска под начальством генерала Римского-Корсакова в Швейцарии. Суворов со своими войсками находился в Италии и был отделен от Римского-Корсакова почти непроходимыми Альпийскими горами. Суворов получил приказ соединиться с Римским-Корсаковым и действовать в Швейцарии одному. Предстоял тяжелый переход через Альпийские горы.

В героический месяц альпийской эпопеи Суворова волновала двойная забота: о чести русского оружия и людях, чья жизнь была ему вверена. Швейцарский поход явился блестящим подтверждением афоризма Суворова: "Где проходит олень, там пройдет и солдат". Под колючим снегом альпийских вершин, в своем поношенном, "ветром подбитом" плаще Суворов провел своих чудо-богатырей, воодушевляя их своим горящим взором и бодрящим словом. И несмотря на то, что они видели своего полководца живущим их жизнью, знали, что он спит на соломе и грызет солдатские сухари, он казался им каким-то богатырем.

С Суворовым русские войска были участниками битв против Фридриха Великого и в течение 40 лет переходили леса и болота Польши и Литвы, берега Дуная, степи заволжские, закубанские кочевья, покоряли потомков Чингис-хана в Тавриде, снова сражались на берегах Дуная и Рымника, на скалах Финляндии, на развалинах Праги, на полях Италии и, наконец, в Альпах.

Немного записала история на своих скрижалях таких событий, как поход в Швейцарию. И Ганнибал переходил через Альпы, и Наполеон перебежал их. Но подвиги их здесь ничтожны. Они только провели войско снежными вершинами, не видя неприятеля. Но Суворов прокладывал себе в Альпах дорогу мечем, каждый шаг покупая кровью. "В этом царстве ужаса, - доносил он Государю, - зияли окрест нас пропасти, льдины и камни - все это преодолено, и в этих недоступных местах не устоял пред нами неприятель. Люди утопали в грязи, обрывались в бездны вместе с лошадьми, но среди всех ужасов этих десница Провидения нас хранила".

Д. Милютин в своей истории Итальянского похода, повествуя о переходе чрез Альпы, представил целый ряд потрясающих картин. Промокшие до костей солдаты не находили даже дров для топлива на этих высотах. Как только Суворов замечал, что солдаты его вешают нос, тотчас же весело запевал известную новгородскую песню: "Что девушке сделалось, что красной случилося", и тем стыдил малодушных.

Кампания 1799 года была последней и блистательнейшей кампанией Суворова. Никогда его гений не сиял так ярко, никогда он не был так велик, как в этот последний год своей земной жизни.

Такой яркой, торжествующей победы духа над материей не выпадало на долю ни одного народа, ни одной армии в мире. В Альпийском походе Суворова русские войска проявили упорство выше человеческого. Доказательством тому - небольшой эпизод, когда на голодных, изнуренных холодом и тяжелыми переходами солдат арьергарда напали свежие войска Массены, лучшего ученика и любимца Наполеона.

...Русские, неся потери, ответили яростной штыковой атакой. Они сражались так героически и самоотверженно, что обратили французов в бегство. На мосту через речку началась давка, были сбиты перила и отступавшие в панике сталкивали друг друга вниз. В давку попал сам Массена. Унтер-офицер Махотин, оказавшись в гуще отступающего неприятеля, не растерялся и схватился сразу с несколькими французами. Увидев Массену, Махотин пробился к нему, сшиб кулаком с коня, намереваясь взять в плен. На помощь ему бросился французский офицер. Махотин заколол его. Но Массена успел взобраться в седло. Унтер-офицер схватил прославленного генерала за воротник. К сожалению, мундир порвался, и счастливый Массена ускакал. В кулаке Махотина остался лишь клок мундира. Суворов, увидев расшитый золотом ворот, произвел Махотина в офицеры...

Только горячая вера в покровительство Всевышнего помогла Суворову и его воинам вынести и преодолеть те превышающие человеческие силы испытания, что выпали на их долю в ту кампанию.

Про этот путь через Альпийские горы сами швейцарцы рассказывают, как про чудо. На швейцарских картах линией проложена эта дорога и написано: "Путь Суворова в 1799 году". Появление его с солдатами в заоблачных высотах казал ось таким необыкновенным явлением, что и по наши дни среди швейцарских пастухов существует легенда о чудесном старике, проведшем войска там, где летали только орлы, да бегали горные козы.

Суворов спас честь России неимоверными трудами и отчаянной храбростью. Император пожаловал его за Швейцарский поход генералиссимусом, масса орденов была выдана в полки, все унтер-офицеры пожалованы в офицеры, солдатам выдано по 2 рубля на человека.

Союз с Австрией, так вероломно поступившей с нашими войсками, был прекращен. Суворову с армией приказано было возвращаться в Россию. Он вернулся в свое Отечество покрытый бессмертной славой.

...Придворный художник саксонского курфюрста И. Г. Шмидт написал последний прижизненный портрет Суворова. В этом изображении поражает просветленность и умиротворенность полководца. Может быть, Суворов чувствовал, что ему недолго осталось жить, но после Италии и Швейцарии он сознавал, что выполнил свой долг до конца. Суворов говорил Шмидту: "Ваша кисть изобразит черты лица моего - они видны, но внутреннее человечество мое сокрыто. Так, скажу вам, что я проливал кровь ручьями... Содрогаюсь. Но люблю моего ближнего, во всю жизнь не сделал никого несчастным, ни одного приговора на смертную казнь не подписал, ни одно насекомое не погибло от руки моей. Был мал, был велик (тут вскочил он на стул), при приливе и отливе счастья уповал на Бога и был непоколебим (сел на стул), как и теперь". Это говорится за несколько дней до тяжелой болезни, сведшей Александра Васильевича в могилу.

А.В.Суворов. С гравюры 1799 г.
А.В.Суворов. С гравюры 1799 г.

В феврале-марте 1800 года тяжело больной Суворов останавливается на время в своем кобринском имении. Он обращает свои мысли к Богу. А так как шел Великий пост, то он проводил его со всей строгостью, предписанной церковным уставом. Все это не нравилось присланному для его лечения лейб-медику Вейкарту, но все его протесты и уговоры были тщетны. Суворов ревностно посещал церковные службы, несмотря на болезнь клал земные поклоны, и даже Вейкарта заставлял, хотя тот и не был православным. Сохранились лишь заключительные слова составленной Суворовым в то время записки: "Будь христианин, Бог Сам даст и знает, что когда дать".

Беспокоясь о судьбе сына Аркадия, больной Суворов пишет для него десять заповедей, которые начинались словами: "Почтение Бога, Богоматери и святых состоит в избежании греха, источник его - ложь, сей товарищи - лесть, обман".

Наконец, всем сердцем обратившись к Богу, Александр Васильевич пишет "Канон Спасителю и Господу нашему Иисусу Христу", который заканчивается словами: "Се на умоление предлагаю Тебе, Господи, Матерь Твою Пречистую и всех от века Тебе угодивших. Молитва их у Тебе много может. Приими ходатайство их за меня недостойнаго. Не вем уже, что более Тебе изрещи: Твой есмь аз и спаси мя".

(Канон прилагается в конце данной книги. - Прим. ред.)

Весной, в первый день Пасхи Суворов был в Риге. Здесь, через силу одел он на себя фельдмаршальский мундир, отстоял в церкви заутреню и разговлялся у губернатора. Но после этого болезнь его усилилась, он едва мог ехать. В Стрельне его встретили многочисленные друзья из Петербурга, дамы сыпали в карету цветы, подносили детей под благословение.

20 апреля приехал Суворов в Петербург и остановился в доме своего племянника Д. И. Хвостова, на Крюковом канале, между Екатерининским каналом и Фонтанкой. Здесь две недели сильный дух его боролся с телом. Он то приходил в себя, говорил несколько слов, то терял сознание и лежал так много часов. Доктора предсказывали ему смерть скорую.

Наконец, 6 мая страдания его достигли высшей степени. Он пожелал причаститься Святых Христовых Тайн. После исповеди и причастия мысли его приобрели глубокую ясность и старый полководец задумчиво произнес: "Долго гонялся я за славой - все мечта, покой души - у Престола Всевышнего". И он стал горячо молиться...

В два часа дня 6 мая по старому стилю или 19-го по новому 1800 года Суворова не стало... Его тело набальзамировали и 12 мая торжественно похоронили в Александро-Невской Лавре. Государь Император шел за гробом. Он был задумчив. Весь день ничто не могло его рассеять и время от времени он повторял одно слово "жаль".

Драгоценные подробности похорон Суворова и участия в них Г. Р. Державина сохранились в письмах архимандрита Евгения (Е. А. Болховитинова), впоследствии митрополита Киевского, известного ученого-богослова, историка и писателя.

Приехавший в начале 1800 года в Петербург и определенный префектом Александре-Невской Академии, архимандрит Евгений описывает в письме к другу приезд Суворова, его болезнь, смерть и похороны.

"Я был в процессии и потому могу коротко описать вам церемониал. Князь лежал в фельдмаршальском мундире, в Андреевской ленте. Лицо князя было спокойно и без морщин... В физиономии что-то благоговейное и спокойное... Улицы, все окна в домах, балконы и кровли преисполнены были народу День был прекрасный. Народ отовсюду бежал за нами. Наконец мы дошли и ввели церемонию в верхнюю монастырскую церковь... Проповеди не было... Войска расположены были за монастырем. Отпето погребение, и тут-то раз десять едва я мог удержать слезы. При последнем целовании никто не подходил без слез ко гробу Тут явился и Державин. Его поклон гробу тронул до основания мое сердце, он закрыл лицо платком и отошел, и верно из сих слез выльется бессмертная ода..." (Г. Р. Державин написал известную оду "Снегирь". - Прим. ред.).

...Никто не говорил речей. Суворову они были не нужны. Но все плакали, слушая, как пели придворные певчие 90 псалом Давида, будто написанный для Суворова...

"Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится". Александр Васильевич жил, веруя в Бога, молясь ему и постоянно нося Бога в сердце своем, и вот он у Бога.

"Речет Господеви: Заступник мой еси и Прибежище мое, Бог мой и уповаю на Него. Яко Той избавит тя от сети ловчи и от словесе мятежна. Плещма Своима осенит тя и под крыле Его надеешися: оружием обыдет тя истина Его". И вспомнилось народу, сколько раз нападали на него турки, готовясь захватить его в плен, поляки, французы, сколько завистников, врагов было у него, и Бог спасал Суворова.

"Падет от страны твоея тысяща, и тма одесную тебе, к тебе же не приближится..." Сколько тысяч турок было под Измаилом, сколько поляков в Праге, какие силы стерегли его при выходе из Альпийских гор, и никто не взял Суворова в плен и не убил его.

"Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему, яко Ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возьмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою..."

Разрывались кругом Суворова гранаты, летали пули и картечь, кипел рукопашный бой, а он остался жив. По ледяной круче в горах полз под ним казачий конь и не споткнулся, и не упал в пропасть. И Суворов остался невредим.

"На аспида и василиска наступиши, и попереши льва и змия". Победил Суворов французов и турок, раздавил мятежи в Польше и пугачевскую смуту.

"Яко на Мя упова, и избавлю и: покрыю и, яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его: долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое".

Когда Суворов был в опале, в селе Кончанском, горячо молился он в своем маленьком храме, и Господь услышал его, взял и прославил его. И долго прожил Суворов, и Бог, наконец, взял его к Себе и показал спасение Свое.

Этот псалом был сильнее всякого слова! Он показал народу, какая связь была между подвигами Суворова, его победами и его сильной любовью и горячей верой в Бога. И все плакали, провожая в могилу тело генералиссимуса Суворова.

Его схоронили в нижней Благовещенской церкви, возле левого клироса. На плите выбита краткая надпись: "здесь лежит Суворов".

***

Есть народное предание. Записано оно в середине прошлого столетия у крестьян Боровицкого уезда Новгородской губернии. Там, в тиши села Кончанского, коротал Суворов томительные дни вынужденного досуга...

В глухом темном лесу, среди мхов и болот, лежит каменная глыба. Гробовая тишина царит вокруг. В пещере, склонив седую голову на камень, спит мертвым сном богатырь - Суворов. И будет спать до тех пор, покуда не покроется русская земля кровью бранному коню по щиколотку. Тогда пробудится от сна могучий воин и освободит свою родину от злой напасти. В этом предании выразилось твердое убеждение в том, что Суворов не может умереть. Он будет жить в своих заветах, бессмертных в памяти народа. А народ, хранящий заветы Суворова, побежден быть не может...

Соляные пещеры и посещение горницы Тайной вечери увидят туристы, купившие туры в Израиль.

Севастополь объединил воспитанников трёх военных училищ

23.12.2015
Под крышей Севастопольского президентского кадетского училища собрались воспитанники трёх военных учреждений России. Более 350 человек приехало для обмена опытом, оздоровления и отдыха в стенах лучшего кадетского училища полуострова.

Любовь и бунт в Елабужском музее

18.12.2015
Масштабная экспозиция в историко-архитектурном музее г. Елабуга, посвящённая пушкинскому наследию, пугачёвскому восстанию и образованию Оренбургской губернии, определённо заслуживает внимания. 150 уникальных экспонатов объединены в трёх крупных разделах. В экспозиции представлены элементы интерьера казачьего быта, национальные костюмы, праздничная и свадебная атрибутика XIX в.

Старинный дар молодому музею

15.12.2015
Историко-краеведческий музей ковровского района не может похвастаться долгой биографией. Образованный только в 2000 году, он ещё не сумел стать значимым памятником культуры и хранителем наследия великих ценностей. Однако первый серьёзный вклад в фонд музея внёс бывший житель ковровского района, ныне – столичный коллекционер, предоставивший в ведение музея богатую коллекцию предметов старины, в том числе ценной графики и элементов мебели.